Проклятое сердце (ЛП)

Я не хочу говорить таким резким тоном, но я терпеть не могу, когда Серва называет Данте «преступником». Я знаю, что она представляет. Данте не такой.

— У тебя не так много опыта общения с мужчинами, — говорит Серва. — Ты доверчива, Симона, и всегда была под защитой. Ты не знаешь, что происходит в остальном мире.

Иронично слышать это от сестры, которая месяцами сидела взаперти в нашем доме. Она видела мир не намного больше, чем я.

— Я знаю Данте, — говорю я ей.

— Он преступник или нет?

— Он… он не… Это другое. Он из итальянской семьи…

— Мафия? — говорит Серва с выражением ужаса на лице.

— Ты его не знаешь, — неуверенно говорю я.

У меня сводит живот.

— Это не то, чего ты хочешь для себя, — говорит Серва.

Я всегда прислушивалась к своей сестре. В отличие от моих родителей, она поддерживала мои мечты. Она сказала мне, что я должна подать документы в Парсонс. То, что она отвернулась от меня сейчас, очень расстраивает. И заставляет меня усомниться в своих суждениях.

Я чувствую, что меня сейчас вырвет.

— У нас с Данте есть связь, — шепчу я. — То, что я чувствую к нему… Я даже не могу объяснить это тебе, Серва. Знаешь то чувство, когда встречаешь людей красивых, обаятельных или забавных, и они тебе нравятся? Но таких людей десятки, и они ничего для тебя не значат, на самом деле. Затем, время от времени, ты встречаешь кого-то, у кого есть что-то вроде сияния. Оно притягивает тебя… и ты влюбляешься. Ты хочешь быть рядом с ним. Ты думаешь о нем, когда остаешься наедине.

— Да, — говорит Серва. — Я была влюблена пару раз.

— То, что я чувствую к Данте… не назвать влюбленностью. Влюбленность — это свет от свечей. А Данте, словно солнце, прямо в моей груди. Он горит так ярко и так ослепительно, что я едва могу это вынести. Он мог бы гореть и гореть миллион лет и не погаснуть.

Серва смотрит на меня с открытым ртом. Это не то, чего она ожидала.

— Что ты говоришь… — спрашивает она меня.

— Я люблю его, — говорю я ей.

— Любишь его! Но, Симона…

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Ты думаешь, я еще не знаю, что это значит. Но я знаю, Серва. Я люблю его.

Серва медленно качает головой. Она не знает, как убедить меня. Как будут взбешены наши родители. Как это безумно — влюбиться в первого парня, которого ты когда-либо целовала…

— У тебя есть его фотография? — говорит она наконец.

Я открываю скрытую папку на своем телефоне, где храню единственную имеющуюся у меня фотографию Данте.

Это снимок, который я сделала в ту ночь, когда мы пошли в бар. Он сидел напротив меня за столом и слушал музыку.

Я подняла телефон, чтобы сфотографировать его, и в этот момент он повернул голову, глядя прямо на меня. Суровый и неулыбчивый.

В баре было так темно, что фото выглядело почти черно-белым, лишенным всякой насыщенности. Волосы Данте сливаются с тенями вокруг его лица, а его кожа выглядит бледнее, чем она есть на самом деле. Его глаза подобны ониксу под тяжелыми бровями. Его челюсть так густо заросла щетиной, что выглядит почти как синяк

Серва плотно сжимает губы.

Я знаю, кого видит: гангстера. Бандита.

Она не знает, что Данте гораздо больше этого.

— Сколько ему лет?

— Двадцать один.

— Он выглядит старше.

— Я знаю.

Она возвращает мне телефон. В ее глазах беспокойство.

— Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Симона.

Нет. Нисколько. Ни капельки.

Я возвращаюсь в свою комнату. Я должна встретиться с Данте через час. Я сказала маме, что вижусь сегодня с Эмили в ресторане.

У меня до сих пор сводит живот после разговора с Сервой. Я ненавижу конфликты. Ненавижу неодобрение. Когда оно исходит от людей, которых я люблю больше всего, это невыносимо.

Я бегу в свою ванную комнату, и меня рвет в раковину. Затем я полощу рот водой и смотрю на свое отражение в зеркале.

Мои глаза выглядят такими же обеспокоенными, как и у Сервы.

12. Данте

Прошла почти неделя с тех пор, как я видел Симону. Я на взводе, жажду ее, как наркотик, который не могу вывести из организма.

Она пишет мне, что ее родители ведут себя подозрительно и задают вопросы каждый раз, когда она пытается выйти из дома.

Я отвечаю ей:

Мы должны перестать прятаться.

Наступает долгая пауза, во время которой я вижу, как она начинает печатать, затем останавливается, затем начинает снова.

Наконец она отвечает:

Я знаю. Я тоже это ненавижу.

Я хмурюсь, быстро печатая:

Тогда расскажи им обо мне.

Еще одна долгая пауза. Наконец она отвечает,

Я хочу. Но боюсь.

Я понимаю ее позицию. Я знаю, как важна для нее семья. Я знаю, что она процветает благодаря их одобрению, их принятию.

Я это понимаю, потому что моя семья тоже важна для меня. Они — такая же часть меня, как рост или цвет глаз.

Для Симоны это, вероятно, сильнее. Когда вы постоянно переезжаете, ваша семья — это единственная постоянная. Они — центр вашего мира. Я сочувствую ее положению.

На самом деле, я даже понимаю, что чувствуют ее родители. Симона — тепличная орхидея, редкая и красивая, обрезанная и защищенная. Все это время ее старательно растили, чтобы она могла быть украшением своей семьи. Из-за болезни сестры ее родители возложили все свои надежды и мечты на Симону.