Проклятое золото храмовников

– А может передумаете, – протянул Гедимин. – Ныне он точно не за вами прикатил. Ему иная душа потребна, – и он, поморщившись, добавил. – Жаль, что так складывается с вашей лекаркой.

Услышав последнюю фразу, Улан попросту обомлел. Еще бы! Только-только перевел дух, облегченно уверившись, что все позади, и тут на тебе. Сангре и самому поплохело – эдакий контрастный душ получить, но на Буланова вообще было больно смотреть. Князь пристально посмотрел на него, но ничего не сказал. Зато сидящий рядом с ним Сангре, опасаясь, что друг в запале ляпнет лишнее, торопливо наступил ему под столом на ногу. Однако сам без внимания княжеское замечание не оставил, взяв инициативу в свои руки:

– Так – это как? – уточнил он.

– Выдать ее просит монах, – пояснил Гедимин.

– А ты что же? – похолодев, спросил Петр.

Гедимин еще больше помрачнел и вместо ответа потянулся к вазе. Взяв наливное румяное яблоко, зло хрустнул им. Сангре прикусил губу, понимая, что означает это молчание.

Смуглое лицо Улана покрылось алыми пятнами. Резко подскочив, он выпалил:

– А как же твое рыцарское слово, кунигас?! Выходит, грош ему цена?!

Тот побагровел.

– Княже, – торопливо встрял Петр. – Дозволь я своего побратима с кувшином твоего замечательного меда к тверичам отправлю? – и просительно уставился на Гедимина. Кунигас, помедлив, мрачно кивнул. – Вот и чудненько, вот и славненько, – захлопотал Сангре, чуть ли не за шиворот выволакивая упирающегося друга из-за стола и таща к двери. – Давай, старина, выполняй, что сказано. Да заодно Кирилле Силычу от меня поклон наинижайший передашь.

Будучи у порога Улан ошалело уставился на пустой кувшин из-под клюквенного морса, торопливо сунутый ему в руки, оглянулся на бочонок, но Петр замотал головой:

– Ни, ни, его мы и сами с князем добьем, невелика посудина. А ты там на кухне где-нибудь надыбаешь. Скажешь, что от Гедимина, и тебе с горкой нальют. Давай, давай, родной, чеши отсюда, – бормотал он, выпихивая Улана, и шепотом добавил: – Шляйся где хочешь, но чтоб вернулся не раньше, чем через пару часов. Да Изабелле не вздумай ничего говорить. Рано. Вспомни, как Высоцкий пел: «Еще не вечер». Это я тебе как капитан Блад говорю.

Вернувшись и устало плюхнувшись на лавку, он первым делом скорчил самое что ни на есть жалобное выражение лица и виновато попросил:

– Ты не сердись на него. Он же ради нее жизнь готов положить, голову на плаху или в петлю сунуть, а тут такое услышал, вот и.…

– Если б прилюдно сказал, пощады бы не было, ну а памятуя кое о чем, один разок прощу, – кивнул Гедимин и хмуро осведомился: – Думаешь, у меня самого легко на сердце?

– Думаю, тяжело, – не стал спорить Сангре.

– А ему, когда вернется, передашь: я свое слово всегда держал, сдержу и ныне. Но он забыл, что я ей посулил. Да то, что на моих землях ее никто не посмеет изобидеть. И не изобидят. А как поступят с ней далее, когда она окажется на Волыни или в Мазовии, – он красноречиво развел руками, – о том один Перкунас ведает.

– Ловко, – оценил Петр. – Получается, ты и впрямь своего слова не нарушишь. Но касаемо одного Перкунаса ты чуть подзагнул. Я не провидец, но ее дальнейшую судьбу предсказать могу. Хочешь, изложу, с чего они начнут, как дальше продолжат и чем закончат?

Гедимин крякнул и отмахнулся.

– Ни к чему.

– Правильно, не стоит, – одобрил Петр. – А то приснится замученная, вся в крови, на теле места живого нет, ноги изуродованы «испанскими сапожками», коленки как у кузнечика, назад вывернуты, пальцы на руках перебиты, а она к тебе ручонки истерзанные тянет, заступиться просит. Бр-р, – передернулся он и устало махнул рукой. – Ладно, ты ж правитель, то бишь государственный деятель, политик, потому на судьбу отдельного человека тебе наплевать, работа такая. Но мне просто интересно, почем нынче рыцарское слово. Нет, нет, я и так уверен, что твоему цена дорогая, но хотелось бы знать, насколько.

Гедимин зло поджал губы и мотнул головой, пояснив:

– Дорогой ее назвать нельзя – она огромна.

– Даже так…

– Да, огромна, – твердо повторил князь. – Смотри, – и он, открыв второй ларец, извлек оттуда целый ворох пергаментных свитков. Размерами они отличались, но с каждого свисала, свинцово поблескивая или отливая золотом, печать. – Это верительные грамотки того монаха. Тут тебе от мазовецких князей: Тройдена Черского и Земовита Равского, – и два свитка полетели обратно в ларец. – Еще две от Андрея и Льва. Они, правда, дадены не самому монаху, послам-боярам, но разница невелика – оба в его дуду дуют. Ну и последняя, – он помахал оставшимся в его руке свитком со здоровенной, больше чем у всех остальных, печатью.

– А эта птичка с крестиком мне кажется знакома, – усмехнулся Сангре, показывая на изображенного на оттиске орла с крестом.

– Еще бы, – усмехнулся Гедимин. – Тевтонский орден и требует больше всего. Помимо Изабеллы со слугой хотят, чтоб я им и всех людишек, коих вы с Кейстутом недавно пленили, вернул без выкупа, ну и… подлых обманщиков заодно с ними.

– Как я понимаю, обманщики – это мы? – невозмутимо осведомился Петр.