Проклятые поэты

Тактику защиты «крамольных стихов» «Цветов Зла» Бодлер разработал в детально продуманной записке под названием «Указания моему адвокату», в которой, отстаивая эстетическое кредо, тонко и дипломатично – пункт за пунктом – дезавуировал выдвинутые обвинения и выдвинул собственные апелляции в адрес юстиции. Бодлер инструктирует своего адвоката Гюстава Шэ д’Эст-Анжа в том, что «Цветы Зла» – единое, цельное произведение («совершенный ансамбль»), имеющее определенные эстетические и этические принципы, из которого нельзя вычленить и подвергнуть остракизму 13 инкриминируемых стихотворений, не разрушив архитектонику книги. Книга носит элитарный характер и в силу одного этого не может быть социально опасной, ибо ее читателями являются «сливки общества» со сложившимися моралью и эстетикой. Обвинение ведет себя непоследовательно, ибо пьесы «Лесбос» и «Отречение святого Петра» ранее издавались, в том числе в «Ревю де Пари», и не были расценены как «аморальные», попав же в книгу, вдруг оказались таковыми. Далее, почему юстиция смирилась с «вольностями» популярнейшего, в том числе в народе, поэта-песенника Беранже, удостоившегося в качестве сенатора государственных похорон; почему «вольности» возможны в «Падении ангела» Альфонса де Ламартина, принятого во Французскую академию, и непозволительны поэту, отстаивающему свою собственную эстетику? В конце концов, искусство – самостоятельная сфера культуры, которая вправе иметь и защищать собственную этику и эстетику:

«Существует несколько моралей, – укажет он адвокату. – Существует позитивная и практическая мораль, установлениям которой каждый обязан подчиниться. Существует, однако, и мораль искусств. Она ничего общего не имеет с первой и со дня сотворения мира искусство доказало это. Существует также несколько СВОБОД. Есть свобода для ГЕНИЯ, и есть весьма ограниченная свобода для шалопаев».

«Я повторяю, о книге следует судить во всей ее совокупности. Богохульству я противопоставляю порыв к Небу, похоти – цветы платоники. С тех пор, как существует поэзия, все поэтические сборники составлялись именно так. Иначе как составить книгу, долженствующую выявить БРОЖЕНИЕ УМА ВО ЗЛЕ».

Стратегическая линия защиты Бодлера строится, во-первых, на праве поэта на собственную мораль борьбы со злом и, во-вторых, на превышении власти обвинителя и уроне, нанесенном им защите. Первое – нажим министра Бийо на прессу, связанный с публикацией под давлением власти обвинительной рецензии. Второе – арест книги без суда и следствия повлиял на всех тех, кто пожелал бы высказаться о книге положительно. Очень сильный аргумент философского плана направлен против ханжества морали доброхотов и присяжных оптимистов:

«Подобная мораль способна подвести нас к выводу: ВПРЕДЬ БУДЕМ ПИСАТЬ ЛИШЬ УТЕШИТЕЛЬНЫЕ И УГОДНИЧЕСКИЕ КНИГИ, ДОКАЗЫВАЮЩИЕ, ЧТО ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ ДОБРЫМ И ЧТО ВСЕ ЛЮДИ СЧАСТЛИВЫ».

Важным элементом защиты стали аргументы Бодлера об игровой природе искусства: судить поэта за переживания и мысли лирического героя равносильно вынесению обвинительного приговора актеру за преступления персонажей, которых он сыграл. Отвергая мораль судей, он выдавал «Цветы Зла» за создание Искусства для Искусства и «за назидательное произведение, призванное внушать отвращение к пороку».

Хотя судилище над книгой никогда не красит власть, я считаю необходимым отметить, что отношение французской юстиции середины XIX века к «крамоле» было несравненно либеральней, чем наши процессы над Синявским, Даниэлем, Бродским и иже с ними… Уже после первой встречи поэта со следователем Шарлем Камюса-Брюссролем Бодлер напишет матери:

«Сегодня я встретился со следователем. Допрос длился три часа. Впрочем, чиновник произвел на меня весьма приятное впечатление».