Проклятые поэты

Всё это, может быть, правда, но не вся: у Бодлера, как и у Достоевского, глубоко засела мысль: «Надо пострадать!» В его эпистолярии есть несколько примеров, напоминающих пожелание Достоевского в адрес Владимира Соловьева: «…Надо бы тебя года на три в каторжную работу… – Господи! За что же? – А вот за то, что ты еще недостаточно хорош: тогда-то, после каторги, ты был бы совсем прекрасный и чистый христианин».

Ш. Бодлер – Ж. Жанену: «Вы – счастливый человек. Мне жаль Вас, сударь, именно потому, что счастье досталось Вам так легко… Мне жаль Вас, и я подозреваю, что в моем брюзжании больше величия, нежели в Вашем блаженстве».

Обоим – Бодлеру и Достоевскому – «необходимо пострадать», ибо счастье имморально… Карамазовские черты, любовь Бодлера к «клейким листочкам» отмечаются многими исследователями его жизни и творчества.

Марсель Пруст считал, что дарование людей боли, познавших взгляд Костлявой, глубже и сильнее талантов людей здоровья. Гюго, писал он, постоянно рассуждал о смерти, но, будучи гурманом и гедонистом, относился к ней как к отвлеченной абстракции.

Думается, для того, чтобы в неподдельных страданиях сохранить ясность ума, а в сатанинских творениях – отзвук молитв, необходимо – увы! – подобно Бодлеру, носить в себе скорую гибель и жить под угрозой афазии; нужно пережить то смертное изнеможение, что предшествует смерти…

Именно Бодлеру и Достоевскому в промежутках между припадками эпилепсии и прочими срывами удалось создать такое, продолжал Марсель Пруст, что не в силу написать – будь то лишь один абзац – и целому выводку авторов с отменным здоровьем…

Сопоставление Бодлера с Достоевским в исследованиях последних десятилетий проводится постоянно. Бодлера именуют «Достоевским в поэзии». Бодлеровское понятие «современности» связывают с тем, что Достоевский называл «тоской по текущему». Обнаруживают перекличку и отдельных мотивов, и общего взгляда на жизнь. С русским романистом французского поэта сближают на основании концепции трагического дуализма мира и человека. Отмечается, что присущую Бодлеру «двойственность» дополняла «неотвязная мысль о единстве», «единство, всеобщность, соответствие», «вечная диалектика».

Мне представляется, что получивший широкое распространение «демонический» («сатанинский», «инфернальный», мрачно мизантропический, даже просто меланхолический) образ Бодлера, певца «зла», «сплина» и «скуки», весьма далек от действительности – как в жизненном, поведенческом, бихевиористском плане, так и в плане этическом, метафизическом[28]. В человеческом отношении личность Бодлера – наглядное свидетельство инфантильного, не знающего границ жизнелюбия, страсти к «неизведанным местам». В отношении нравственном он, как и Ницше, бесстрашный искатель истины, какой бы она ни была, нонконформист и нравственный новатор, исследующий природу зла, сознающий неотрывность и взаимообусловленность моральных крайностей, взыскующий глубокой нравственной правды.