Проклятые поэты

Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха —
Везде – везде – везде – на всем земном
              пространстве
Мы видели все ту ж комедию греха:

Ее, рабу одра, с ребячливостью самки

Встающую пятой на лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда – везде – раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,

Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, —
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два – единственных религий,

Всех сплошь ведущих в рай – и сплошь

              вводящих в грех!
Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство – шелк и сладострастье – мех.

Болтливый род людской, двухдневными делами

Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
– Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! —

И несколько умов, любовников Безумья,

Решивших сократить докучной жизни день
И в опия моря нырнувших без раздумья, —
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!

* * *

Город, большой цивилизованный город, его архитектура и пейзажи, его жизнь, его уродство и красота, чудовищные контрасты нищеты и богатства, великих творений человечества и его преступлений и пороков – вот то, что зачаровало душу Бодлера, воспитало его талант, определило его своеобразие и вместе с ним вошло в мировую литературу и искусство.

В. Левик

В отличие от романтиков, Бодлер – поэт города, урбанист, наследник Франсуа Вийона, как и великий поэт-бродяга по прозвищу Корбюэй, не страшащийся правды жизни, ее жестокости, страсти, натурализма:

Мой дорогой Денуайе, вы просите у меня стихов о природе, не так ли? О лесах, о больших дубах, о зелени и насекомых и – без сомнения – о солнце? Но вы прекрасно знаете, что я не способен умиляться растениями и что моя душа сопротивляется этой новой религии… Мне даже всегда казалось, что в расцветающей, омолодившейся природе есть что-то бесстыдное, угнетающее. Не имея возможности удовлетворить вашу просьбу в строгих рамках намеченной программы, я посылаю вам два стихотворения, в которых до некоторой степени суммированы те раздумья, те образы, которые осаждают меня в сумеречные часы («Утренние сумерки» и «Вечерние сумерки»). В глубине лесов, затерянный под сводами, напоминающими своды церквей и соборов, я размышляю о наших удивительных городах, и в волшебных мелодиях, катящихся по вершинам деревьев, я слышу рыдания и жалобы всего человечества.

И. Карабутенко: