Проклятые поэты

Говоря о стихах первой вехи, посвященных изображению города, нельзя не выделить, в первую очередь, их главного обобщающего героя. Им является СОЛНЦЕ. Это удивляет, поскольку ничего веселого в этих стихах нет, скорее наоборот: сцены, которые мы видим, фон, на котором они происходят, наводят только на скорбные мысли, обычно зарождающиеся под мрачным покровом ночи. Но ведь ночь прячет, нивелирует. Картина городской юдоли, нарисованная Бодлером, бескомпромиссна, отсюда и ее обнаженность, отраженная в беспощадном оке ЖЕСТОКОГО Солнца. Да. оно у него именно ЖЕСТОКОЕ, но в жестокости этой есть нечто священное и самоотреченное, ибо Солнце выступает как КОРМИЛЕЦ-ОТЕЦ (оно по-французски мужского рода) и как ПОЭТ или просто СОЧИНИТЕЛЬ СТИХОВ: «Оно, словно поэт, спускается в город, облагораживая судьбы самых низких вещей, и входит королем, без шума и без слуг, во все больницы и во все дворцы». Да простит мне читатель цитирование прозой. Поэтические переводы звучат несомненно «красивее», но им не хватает тех крохотных, но важных акцентов и оттенков, позволяющих глубоко и правдиво осмыслить авторскую мысль, заключенную в образе. Для примера приведу лучший русский перевод этих строк:

Ты, Солнце, как поэт, нисходишь в города,
Чтоб вещи низкие очистить навсегда;
Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу
К больнице сумрачной и царскому чертогу!

Чтобы зарифмовать на другом языке и удержаться в соответственном размере, поэту-переводчику приходится жертвовать, как убеждает пример, довольно значительными (порою принципиальными) оттенками. Нет у Бодлера обращения к Солнцу на «ты», поскольку он с ним не беседует, а лишь констатирует его неумолимое присутствие; потерян и такой важный применительно к солнцу эпитет, как КОРОЛЬ; наречие «бесшумно» – слишком убого в сравнении с «БЕЗ ШУМА И БЕЗ СЛУГ»; обобщения «больница», и «царский чертог» (вместо ДВОРЦОВ, самых разных, где живут не только коронованные особы, но и банкиры, вообще богачи) тоже, как нетрудно догадаться, суживают значение этого развернутого образа Солнца.

В стихах истинного парижанина, каким был Бодлер, читатель не найдет хрестоматийных примечательностей этого великого города. Париж автора «Цветов Зла» ограничен рабочим предместьем, лабиринтом грязных улочек, петляющих среди трущоб. Во дворцы, правда, входит Солнце, но поэт туда не заглядывает. Домики-развалюхи, где за каждой шторой «убежище тайного порока», выглядят особенно жалкими в щедрых лучах солнца. Еще более ущербными предстают ковыляющие на костылях калеки, золотушные дети, измотанные нуждой женщины, размалеванные девицы. Солнце как микроскоп; любую морщинку превращает в глубокую яму, любую царапинку в кровавую рану. Свершив свой круговорот, оно заходит, и над рабочим кварталом опускается густая ночь.