Проклятые поэты

Искусство рассматривается не только как особая форма отношения к миру, познания мира, но преимущественно как форма самоопределения творящего субъекта. Оно дает ему единственную оставшуюся еще радость – выразить в строгой форме прекрасного душевную дисгармонию и познать ее в самом себе. В его непоправимой судьбе – это единственное удовлетворение:

Одновременно свет и тени,
Дух, превращенный в зеркала,
Колодец Правд, где свет и мгла,
Где звезд багровых отраженье;

Маяк, что бездна нам зажгла,

И адских милостей горенье,
Со славой вместе утешенье, —
Вот в чем познанье Зла!

Отсюда заключительные слова «молитвы», обращенной к Сатане:

Упокой мою душу под древом познанья,
Близ тебя, когда свежей одето листвой, —
Новый Храм – заблистает оно над тобой.

В этих стихах Бодлер изумительно точно определил отличительные черты своего поэтического мышления. Среди них одной из главнейших является свойство мрачного самоанализа, неоднократно служившее предметом изображения поэта. Образ «самоистязателя» передает эту особенность с предельной резкостью и наглядностью.

Эстетика Бодлера платонична: с помощью Красоты, посредством Поэзии он стремится прорваться от вещей к сущностям, первообразам, идеям. Он и саму красоту определяет как проявление через относительное, преходящее, представленное – вечного и постоянного, с трудом поддающегося определению. Суть вещей для него важнее их вещности: «Энтузиазм, обращенный на что-либо иное, помимо абстракций, есть признак слабости и болезни». Бодлер высоко ценит духовность за ее идеальность, светозарность.

Перед чистой мечтой, перед впечатлением, свободным от анализа, всякое законченное, всякое положительное искусство – богохульство. Все обладает здесь достаточной ясностью и упоительной сумрачностью гармонии.

Бодлеровская «жажда вечности» тождественно равна его идеализму: не отрешение от земного и материального, но погружение в «дух вещей», эйдетическая жажда первообразов и первопричин, способность постичь «тайну жизни», «беспредельность». Бодлер – величайший «метафизический» поэт, жаждущий уловить «в зримом мире, в неодушевленной природе» все признаки души – «ее физиономию, ее взгляд, ее печаль, ее нежность, ее необузданную радость, ее инстинктивный гнев, ее восторг и ее ужас, короче, человеческое начало, содержащееся во всем, что угодно…»

Красота в эстетике Бодлера представляет собой ключ к «вечности», «беспредельности-небытию», невидимой и неведомой стороне мира. Могущество человека, позволяющее ему соперничать с Богом или Сатаной, заключается именно в его способности постичь природу красоты-мира.

Весь мир ему открыт и внятен тот язык,
Которым говорит цветок и вещь немая.

Будучи высшей, Красота обладает божественными свойствами – смутности, непостижимости: «Я нашел определение Красоты, моей Красоты. Это нечто пылкое и грустное, нечто смутное, оставляющее поле для догадок и предположений».