Проклятые поэты

Творчество и сама жизнь Бодлера во многом обязаны его католическому воспитанию, его, можно сказать, средневековым представлениям о добре и зле, рае и аде, Боге и Сатане.

Преследующее его чувство греховности, «нечистой совести» – плата за глубину этой веры, роднящая поэта XIX века с поэтами эпохи Данте. Разгадка «феномена Бодлер» во многом связана с проблемой его веры, богоискательства, феномена добра-зла и Бога-Сатаны. Даже его эпатаж или наскоки на традиционную веру диктуются «средневековостью» сознания. Когда говорят о бодлеровском «взгляде ребенка» и когда сам он говорит: «Ребенок все видит словно впервые, – так, будто он находится в состоянии непрекращающегося опьянения», то это распространяется прежде всего на религию Бодлера, на религиозность гения, впитавшего в себя христианство и бессознательно сделавшего его отправной точкой видения мира (аналогичный подобный феномен – Джойс!).

Я могу согласиться с Сартром, что зрелость религиозного гения – утрата защищенности, даваемой детством, причем внешне это может выглядеть как богоборчество, хотя это всего лишь горечь утраты.

Возможно, беззащитность Бодлера тоже обязана своим происхождением отсутствию зримого Бога, надежного плеча, на которое можно опереться без опасений. Отсюда же – его желание обожествить мать или найти себе Великаншу, к которой можно «льнуть… как сладострастный кот». Тоска поэта по безвозвратно ушедшему детству – тоска по Всемогущему Богу-охранителю, освобождающему от забот и тягот жизни.

Бодлер не просто религиозен – он одержим идеей Бога, «Бог несомненно занимает все помыслы Бодлера, его „прекрасной душой“ всецело владеет стремление приобщиться к полноте идеала, слиться с „абсолютом“, „беспредельным“, „неведомым“ и „недоступным“ – тем, что он именует „вечностью“». Бодлер искренне верил в чудотворность молитв и часто просил близких молиться за него. «Цветы Зла» – глубоко католическая книга. Это не моя мысль – об этом неоднократно писал и говорил ее создатель. Какой мерой цинизма надо обладать, чтобы назвать богоборцем человека, сказавшего: «Или стать христианином… или пустить себе пулю в лоб»?!

Но главная особенность религиозности Бодлера – не обретение Бога, свойственное всем конформистам, но вечный поиск, бесконечность богоискания, нескончаемая и неутолимая «жажда небытия», как сформулирует это безнадежное чувство он сам в одноименном стихотворении.

Бог, небытие, вечность не разделены в сознании поэта, символизируя недоступность и непостижимость, еще – «бездну» и «темную пропасть»…

Безмерность не вместив в сознание свое,
Я жажду стать ничем, уйти в небытие…

Последняя строка может быть прочитана многими способами – в том числе: приобщиться к Богу любой ценой, желательно «здесь и сейчас», достичь небес – пусть путем нисхождения в ад или искусственный рай, по терминологии самого поэта.