Проклятые поэты

Предаваясь упоенному «цитированию», сам цитирующий стремится без остатка раствориться в воспроизводимых им топосах, ни под каким видом не желает появляться на сцене собственного произведения: в «Песнях Мальдорора» нет и намека на личность человека по имени Изидор Дюкасс: ни в одной строке нам не дано встретиться с его прямым взглядом, расслышать неискаженный голос, узнать его собственную точку зрения на жизнь. Вместо себя он выставляет – и заставляет говорить – вымышленную фигуру, некоего «графа», именующего себя Лотреамоном, каковой «граф» более всего напоминает «летописца» или даже «писца» при Мальдороре, прилежно запечатлевающего его «деяния и подвиги». Но, в отличие от настоящих писцов, Лотреамон изъясняется отнюдь не бесстрастным («сухим», «казенным» или «протокольным») языком, но постоянно имитирует чью-либо стилевую манеру, беспорядочно перескакивая с одного дискурса (типа речи) на другой, так что в конце концов в «Песнях» возникает настоящая какофония множества разнородных литературных голосов…

Уникальность «Песен» в том, что книга эта передает не жизненный опыт и не чувства автора, а исключительно его гротескно трансформированное книгочейство, кихотизм. Под кихотизмом я имею в виду подмену реальной действительности действительностью литературной – «жизнью из книг», погруженностью героя в «рыцарское чтиво», противостоящее жизни, с одной стороны, и создание «иного мира» человеком с бурной фантазией, с другой.

Если хотите, «Песни Мальдорора» – это кихотизм с обратным знаком, отвечающий духу времени: перелицовка «добрых намерений» в «расчисленное зло»: «Я воспел зло, как это делали до меня Мицкевич, Байрон, Мильтон, Саути, А. де Мюссе, Бодлер и т. д.».

«Песни Мальдорора» – если попытаться дать им самое предварительное определение – есть не что иное, как самозабвенная имитация всевозможных беллетристических образцов. В этом их суть. Более того, в отличие от Дон Кихота, одержимого желанием спроецировать литературные идеалы на жизненную «прозу», не только поверить жизнь этими идеалами, но и навязать ей сублимированные рыцарские ценности, Лотреамон, по всей видимости, не испытывает ни малейшего интереса к жизненной практике, замыкается в самодостаточном мире книжной культуры. «Нам представляется, – замечал по этому поводу Гастон Башляр, – что для объяснения творчества Изидора Дюкасса не следует выходить за рамки „культурной жизни“. Это – драма культуры, драма, родившаяся в классе риторики…» И действительно, в «Песнях» невозможно обнаружить ни одного живого впечатления, ни одной ситуации или персонажа, взятых из «реальности», ни одного отклика на действительные – прошедшие или текущие – события: это книга о других, ранее прочитанных книгах, которые служат не только предметом подражания, но и мотивировкой «Песен».