Проклятые поэты

Судьба Верлена – трагична. Синтез порока и чистоты, он издавал соловьиные трели из кабаков, бардаков и тюрем, то опускаясь на заблеванное дно жизни, то, всплывая, чтобы стать ее учителем.

Даже среди гениев его судьба беспримерна. Сковорода? – слишком отшельник. Уайльд? – слишком джентльмен. Патология желез внутренней секреции, недостаток воспитания, богемность, слабохарактерность превратили его жизнь в непрекращающийся скандал. Он то исчезал на десятилетия, предаваясь разнузданному пьянству и разврату, то вдруг публиковал религиозные литургические стихи, то испытывал угарные чувства, то требовал добронравия… Французский Диоген, один из представителей контркультуры, он не усматривал в панкизме ничего предосудительного.

Да! Поль Верлен, выходец из буржуазной семьи, никогда не обладал ни буржуазным мироощущением, ни классовым инстинктом. Люди казались ему отнюдь не связанными с ним совокупностью прав, обязанностей и интересов. Он взирал на них, как на шествие марионеток или китайских теней.

Его стихи иногда кажутся извращенными, но это чисто детская, наивная, природная извращенность. Это – варвар, дикарь, ребенок, скажет о нем Жюль Леметр. Но в душе этого ребенка – музыка, и порой он слышит голоса, которые до него не слышал никто.

Ведь все поэты – дети… Или безумцы…

Бедные музыканты, бродяги и пьяницы, чьи смычки издают божественные звуки.

Осип Мандельштам, для которого Верлен был одним из поэтических образцов, связывал его путь с путем Вийона, одного из первых акмеистов в мировой поэзии:

Астрономы точно предсказывают возвращение кометы через большой промежуток времени. Для тех, кто знает Виллона, явление Верлена представляется именно таким астрономическим чудом. Вибрация этих двух голосов поразительно сходна. Но, кроме тембра и биографии, поэтов связывает почти одинаковая миссия в современной им литературе. Обоим суждено было выступать в эпоху искусственной, оранжерейной поэзии, и подобно тому, как Верлен разбил «serres chaudes» символизма, Виллон бросил вызов могущественной риторической школе, которую с полным правом можно считать символизмом XV века.

В Верлене в новом обличье восстали Шарль Орлеанский, Ронсар и Вийон, поэзия средневековых труверов и школяров. Со старофранцузской поэзией и вагантами его сближает не только прерывистая ритмика, но полнота выражения чувств, раскрепощенность, сознательное противостояние галантностям и «красивостям» куртуазной поэзии.

Почему небесные слова всегда произносят не сильные, но сирые, не святые, но грешники-горемыки, не повергающие, но поверженные, чей стон и есть самая виртуозная песнь?

Что главное в нем? Музыка чувств или боль утраченной надежды? Беспредельная языковая свобода или чарующая меткость? Непринужденная ясность или рвущаяся наружу жизненность? Духовность или непосредственность, проникновенность или буквальность?

Гениальность Верлена в том, что ему было дано увидеть и ощутить мир совершенно по-своему, но так, как стали видеть и ощущать его последующие поколения поэтов, вплоть до наших дней… Верлен утвердил правомерность смутного и нерасчлененного, полифонического и полихромического восприятия мира, сделав мгновенное переживание поэтическим объектом. Это оказалось мощным освобождающим фактором в сфере внутренней жизни человека. Пусть поэтические «дети» и «внуки» Верлена переживали не то, что переживал он, но переживали они приблизительно так, как он.

Ведал ли он, чтó творил?