Проклятый берег

К тому моменту, как лодка причалила к берегу, заморосил мелкий дождь. Дрожжин выругался, они вместе с Каликиным только свернули бродцы и шли проверить ванды к дому бабы Нины, когда услышали крик тонувшего мальчишки. Скошенное за сегодня придется просушивать заново. Луну скрыли облака, и неожиданно стало очень темно. В лесу ухала пустельга. Мужчины затащили лодку на берег, когда кучер Остафьевых осветил фонарем заросли камыша. Чуть дальше слышалось волнение, видно мальчишку в помещичьем доме хватились.

Богомолов уже выбрался, когда сидевший в лодке ребенок неожиданно взял его за руку:

– Вы офицер?

– Да.

– Богомолов?

– Да. Откуда знаешь?

Неожиданно Дрожжин взял мальчика за бока и протянул его словно мешок обезумевшему от страха кучеру.

– Не усмотрел, батенька! – Тянул тот со слезами на глазах, представляя, какой нагоняй его ждет. – Вез к маменьке евонной, матушке нашей Настасье Львовне, да отлучился малясь. – Не губи! – Бил он себя в грудь, падая на колени перед барчуком. – Не губи, батюшка!

Мальчик в растерянности отступил назад и, снова взяв за руку Богомолова, притянул его к себе:

– Он её тебе не отдаст.

13.

На следующий день деревня гудела пуще обычного. Сенокосное время подошло к концу, близился праздник, который обычно устраивали по завершению работ. Часть общего луга выделили для оплаты мирского; его косили, а сено продавали в соседнее Воскресенское, чтобы на вырученные деньги отправить старосту за чаем, водкой и баранками на общий стол. Бабы гоняли путающихся под ногами ребятишек, да перекрикивались через плетень об угощениях, которые томились в печах. Мужики на телегах вывозили с полей разобранные времянки. Несмотря на общую усталость, деревенские подхватили молву о том, как унтер-офицер спас барчука и передавали подробности друг-другу в перерывах между укладкой последних стогов сена и разговорами о предстоящем севе озимых. Деревенские с ухмылкой сетовали, что не они в ту ночь спасли мальчишку, того глядишь бы на радостях барин отпустил им часть недоимок. Оказалось, сына Остафьев любил больше жизни.

– А чего он тогда его отправил ночью с одним только кучером? И куда их только черти понесли?! – спрашивал Илья у Дрожжина, слушая шепотки мужиков, обрываемые хрустом свежевысушенного сена.

Дрожжин последний раз проверил ось переполненной телеги, окрикнул племянницу, увязавшуюся помогать им собирать времянки с поля и, почесав затылок, ответил:

– А у них здесь недалеко летний дом. Говорят, намедни лекаря туда из столицы заселили. Вот как заселили, так сразу мальчишку и повезли, утра не дожидаясь. Хиленок ребятенок уродился. Да у него и мать, Настасья Львовна, еле ноги таскает. Худюща, в чем душа только держится. Вот Остафьев и лечит их. То одно, то другое. У прошлом годе мы полынь им собирали да сушили. Собирали да сушили. Все лето. Подушки, мол, набивать. До зимы полыний дух по избе стоял. Тьфу, ничем не прошибешь его. Бабок-ворожей привозили, знахарей привозили. Кто там только не был в этом ихнем поместье, да всё без толку.

– А болеет чем?

– А, ну как оно. Молчит.

– Как молчит?!

– Ну, немой или что.

– Быть того не может, Спиридон!

– Ась?

– Да, он вчера со мной разговаривал! На берегу. Ужель не помнишь?

Дрожжин высунулся из-за телеги и внимательно посмотрел на Богомолова.

– Привиделось тебе, батюшка, – Покивал он в сторону реки. – не говорит. Отродясь голоса его никто не слышал, а тебе почудилось, с воды – то. – Дрожжин выделил ударением последнее слово и снова замолчал.

– Спиридон, он знал, кто я. – Илья, стараясь скорее закончить мысль, которая приводила его в полнейшее замешательство, понизил голос. – Сказал, что кто-то мне её … Варю, должно быть, не отдаст. – Выпалил и отвернулся, чувствуя где-то далеко в горле ту неприятную водную речную горечь из вчерашней ночи.

– Да ну тебя!

– Спиридон! Так и было, клянусь!

– Тьфу. Креста на тебе нет, клясться таким, Илюша! – И тут же резко, бросил куда-то за плечо офицеру. – Да чего тебе?

– Григорий Палыч изволил батюшку Илью Иваныча видеть. Васенька только что прибежал, говорит, они в доме старосты. – Катерина стушевалась и, переводя просящий взгляд на Богомолова, продолжила. – Бегите, Илья Иванович, они ждать не любят.

– Ну, беда. – Набрасывая седло на лошадь, по слогам произнес Дрожжин. Он резко стянул ременной нагрудник седла, на лошади так, что та недовольно фыркнула, и протянул вожжи Богомолову:

– Забирай, здесь тебя подождем.