Проклятый берег

За столовой терпеливо переминались с ноги на ногу

Чурбан Хопкинс и капитан.

– Вы – норвежец? – спросил сержант у Альфонса.

– Так точно.

– Спросите у них, в какую, собственно, часть они присланы.

Альфонс, с непринужденной элегантностью разговаривавший на всех языках мира, что-то произнес. Как потом выяснилось, это означало:

– Вы вступили в легион?

Капитан, неплохо владевший северными языками, ответил:

– Нет. Просто явились со служебной запиской. По-моему, пытаться укрыться здесь – дело безнадежное.

– Что это за пантомиму устраивал нам Хопкинс, и почему вы делаете вид, что не знаете французского языка?

– Потому что лгать я не намерен ни в коем случае. Наш друг предложил, чтобы в таком случае я не говорил вообще, и сказал, будто я норвежец, не умеющий говорить по-французски. Жаль, если мы и вас впутаем в это дело.

– Мы и так уже завязли в нем по уши…

– Ну? – нетерпеливо спросил сержант.

– Этот человек рассказывает очень любопытные вещи. Он – исполнитель норвежских народных песен, который вступил в легион, потому что с большой любовью относится к Франции. Ему хотелось бы получить скрипку, чтобы иметь возможность заниматься иногда музыкой.

– Вы рехнулись! Спросите, куда у него назначение? В разговор вмешался Хопкинс.

– Когда я встретился с ним, он как раз шел от полкового врача. Мне один санитар сказал.

Альфонс понял намек и обменялся несколькими фразами с капитаном. Позже я узнал, что сказано было:

– Вы не знаете, господин капитан, к чему это клонит Чурбан?

– Он хотел бы попасть в госпиталь.

– Не годится, все быстро раскроется.

– Я тоже так думаю.

– Может быть, если сделать иначе… – Он повернулся к сержанту. – Говорит, что прибыл вчера на том корабле, где был случай холеры…

– Что?!. Скажите этому психу, чтобы он немедленно отправился в дезинфекционную… И этот толстый подонок тоже пойдет вместе с ним… Я сам прослежу за этим… Марш! Марш!.. Гнусность-то какая!..

Сержант исчез вместе с новенькими.

– Чего ради ты подвел их под карантин?

– Там нет проверки документов, записи, инспекций. Они сумеют немного переждать, а разной одежды там столько, что я просто разочаруюсь в Хопкинсе, если он не стянет что-нибудь подходящее.

Хопкинс, однако, никогда не разочаровывал своих друзей. Уже вечером мы увидели Чурбана в казарме играющим в карты с какими-то кавалеристами. На нем была сливово-синяя форма суданских стрелков и даже медаль на груди – великолепное начало военной карьеры, если вспомнить, что еще утром он ходил в штатских.

– Сто чертей! Дверь! – заорал он, когда я вошел, потому что с моря дул и впрямь-таки сильный ветер. – Кто сдает?… Каждый боится, что у него руки отвалятся, если он прикроет дверь… У меня четыре дамы, я выиграл… Не горюйте, ребята! Выше голову! Карточное счастье переменчиво…

Это верно, но только не в случае, если карты тасует Чурбан Хопкинс. Партнеры, очевидно, не знали этого. Хопкинс дымил сигарой, сдавал, заказывал вино и сгребал монеты в карман, громким хриплым голосом утешая и подбадривая игроков. Меня он не удостоил даже взглядом.

Альфонс, войдя и увидев Хопкинса, спросил:

– Ну, а норвежца куда девал?

– Что?!

– Куда норвежца девал? Ты что – глухой?

Один шеврон на рукаве у нас тут немного значит – тем более, другого рода войск.

– О каком еще норвежце речь? Не знаю и знать не хочу никаких грязных иностранцев, а ты заткнись, деревенщина, пока я тебе голову не расшиб… Дверь! – рявкнул Хопкинс и тут же запнулся, потому что на пороге стоял Потриен.

– Кто? – зловещим голосом спросил сержант. Молчание.

– Оглохли? Кто кричал?

– Я!

Я шагнул вперед. А что мне оставалось делать? Чурбан рисковал жизнью, а я, самое большее, несколькими днями ареста. Так или иначе, Потриен, увы, то и дело придирался ко мне.

– Так… Значит, вы мерзнете! «Потриен, – спросит у меня господин полковник, – в каком еще новом снаряжении нуждается легион?» А я отвечу ему: «Нужно несколько меховых пальто, потому что некоторые легионеры мерзнут и я боюсь, как бы у них не начался насморк…»

Я стоял так, чтобы прикрыть собою Хопкинса. Ведь если Потриен узнает его…

– А сейчас марш на плац и до вечера поработайте граблями, чтобы привыкнуть к ветреной погоде.

Я, кипя от злости, пошел за граблями и принялся за работу. Чуть позже я увидел капитана с повязкой санитара на рукаве. Он нес постельное белье в госпиталь.

Я махнул ему рукой, и он, немного неохотно, подошел ко мне. Я жестом показал, чтобы он дал мне закурить. Пока мы прикуривали, я тихо, почти не шевеля губами, сказал:

– Хопкинс в столовой.

– Знаю.

– Как у вас дела?

– Толстяк раздобыл форму, так что нам удалось выбраться на свет божий, но рано или поздно все раскроется. Сейчас начальник склада навязал мне это белье, чтобы я отнес его в госпиталь…

– Как-нибудь обойдется… Через десять дней наша рота отправляется.

– Куда?

– Писарь говорит, что в Сенегал. Будем в авангарде колонны. Готовится наступление.

– Значит, все-таки… – мрачно прошептал капитан.

К нам приближался какой-то капрал. Я дал знак капитану и отошел в сторону…

Позже ко мне подошел Альфонс.

– Надо что-то сделать с Потриеном.