Проклятый дар

– Помилуйте, дорогой брат, кого вы защищаете? Это мятежники и еретики. Вы хотите, чтобы Господь покарал Францию за потворство ереси?

– Ваше величество, – поклонился Романьяк, – такой эдикт приведет лишь к новой войне. Вспомните, сударыня, ведь раньше вы говорили, что они не бунтовщики.

– Это только на первый взгляд. Помните Монтгомери? Того, что нанес роковой удар моему дражайшему супругу? Графа тогда не стали преследовать, как просил на смертном одре мой добрый Генрих, и он уехал в Англию. А где он теперь? Воюет на стороне гугенотов. Человек, убивший короля Франции и прощенный им, теперь поднял оружие на его сына! Может, его действия были не так уж и случайны? Так что не говорите мне, что они просто хотят молиться по-другому.

Франсуа смешался, не зная, что ответить. Ведь на самом-то деле Монтгомери вовсе не убивал Генриха. «Надо же, и он стал протестантом. Что ж, я перед ним в долгу».

– И все-таки, мадам, я не стану участвовать в создании такого документа.

– Как вам угодно, барон, – ледяным тоном ответила королева, слегка побледнев. – Я найду людей, способных это сделать не хуже вас.

И действительно нашла. Уже на следующий день обязанности канцлера перешли от Франсуа к Шарлю де Гизу, кардиналу Лотарингскому. Как и все члены этой семьи, он был фанатичным католиком и с радостью принял участие в создании декларации, название которой говорило само за себя: «Запрет на проведение любых проповедей, ассамблей, богослужений, кроме католических, апостольских и римских». Декларация запрещала отправление любых культов, помимо католического, «под страхом лишения жизни и имущества». Гугеноты ответили на это захватом небольших городов вокруг Ла-Рошели, и война закрутилась заново.

* * *

После отказа участвовать в создании декларации Франсуа попал в немилость, хотя королева и не прогоняла его. Как-то, выходя из Лувра, он увидел подъезжающую карету. Из нее появился кардинал Лотарингский и, увидев Франсуа, направился к нему:

– Господин барон!

По лицу де Гиза было заметно, что случилось нечто важное. Он попросил Франсуа вернуться с ним во дворец для разговора.

Они вошли в кабинет Романьяка, и, усевшись в кресла, кардинал начал:

– Прибыл гонец из Мадрида, ваша милость. Ее величество преставилась.

В первое мгновение Франсуа ничего не понял, и у него остановилось сердце.

– Екатерина умерла?!

– Господь с вами, барон. Елизавета, королева Испании.

Франсуа одновременно почувствовал и облегчение, и боль. Слава богу, не Екатерина. Но… о Пресвятая Дева… бедная донья Изабелла! Он поник головой, перед глазами замелькали картинки: вот Елизавета, еще девочка, тянет к нему руки, пытаясь отнять игрушку, вот она падает в обморок, когда ее отец получает смертельный удар копьем, вот она, бледная и испуганная, впервые встречается с доном Фелипе…

– Кто-то должен сообщить королеве, – донесся до него голос кардинала. – Может быть, вы, барон?

«Значит, она не сказала никому о нашей размолвке, – мысленно усмехнулся Франсуа. – Но если я стану вестником смерти, она возненавидит меня окончательно».

Он покачал головой:

– Не думаю, что это будет правильно, ваше преосвященство. Будет лучше, если король сам уведомит матушку. Он уже знает?

Кардинал понуро вздохнул:

– Пока нет. Как раз направляюсь ему сказать об этом, с Божьей помощью.

Франсуа сидел в библиотеке королевы и ждал, не позовет ли она. Мимо него, бледный и осунувшийся, прошел Карл. Остановившись на мгновение, спросил:

– Вы уже знаете, дядюшка?

– Да, сир.

Король кивнул и направился в покои матери. Франсуа через приоткрытые двери слышал тихие голоса, затем раздался отчаянный крик Екатерины. Он вскочил и заметался по комнате. Войти туда? Невозможно. Но как же ей помочь? Взяв себя в руки, он снова сел в кресла с намерением ждать, сколько понадобится.

Прошло несколько часов, прежде чем Екатерина, сильно напудренная, но с красными запавшими глазами, вошла в библиотеку. Увидев Франсуа, она протянула к нему руки:

– Брат мой! Да за что же?!

Романьяк бросился к ней и как мог пытался утешить. Екатерина горько усмехнулась:

– А знаете, я ведь только вчера написала им письмо. Давала советы, просила короля повнимательнее за ней приглядывать, она ведь такая слабенькая… была. Кто ж знал, Великий Боже, что ее уже нет в живых!

– Ваше величество, умоляю…

Королева встала и, гордо выпрямившись, сказала:

– Если гугеноты радуются смерти моей дочери, надеясь, что теперь наша дружба с Испанией прервется, то они ошибаются. Я направляюсь в Совет, а вы, дорогой кузен, будьте у меня вечером. Полагаю, мне понадобится ваша поддержка.

Она развернулась и твердой поступью вышла. Франсуа смотрел ей вслед со смешанным чувством ужаса и восхищения.

* * *

Общее горе еще более сблизило Екатерину и Франсуа, от их недавней размолвки не осталось и воспоминания. Но королева всегда помнила, что «дорогой кузен» был сторонником терпимости, а теперь эта политика шла вразрез с ее идеями. Опасаясь дальнейших размолвок и не желая, чтобы Франсуа мешал ее планам, она предложила ему присоединиться к армии Генриха Анжуйского, направляющейся в Пуату.