Проклятый дар

В конце июля пришло известие о смерти Сигизмунда Августа, короля польского. У него не было наследников, могущих претендовать на трон, и Польша объявила, что сейм готов рассмотреть кандидатуру любого европейского монарха или принца в качестве претендента на престол. А поскольку тремя годами раньше в результате Люблинской унии Польша объединилась с Великим княжеством Литовским в новое государство, Речь Посполиту, то вновь избранный король польский становился также и Великим князем Литовским.

Екатерина, мечтавшая о троне для своего любимого сына Генриха, тут же отправила в Польшу посольство во главе с епископом Жаном де Монлюком.

– Убедите поляков, ваше преосвященство, что лучшего короля, чем Генрих, им не найти, – напутствовала его Екатерина. – Давайте любые разумные посулы и обещания, но привлеките сейм на нашу сторону.

* * *

Между тем приближался день свадьбы. Лувр, как и весь Париж, был заполнен гостями, все постоялые дворы и таверны заняли их слуги и солдаты.

Горожане, обнищавшие после трех религиозных войн, выплат налогов и сборов на войско, с затаенной злобой смотрели на роскошно одетых дам и кавалеров, важно прохаживающихся по улицам и набережным. Более других вызывали раздражение протестанты, ведь парижане слыли ярыми католиками. Простолюдины искренне не понимали – ради чего они столько лет отдавали последние гроши на борьбу с гугенотами? Чтобы эти разряженные аристократы теперь спокойно ходили по их улицам, а сестру короля отдали в жены главному еретику? Народное недовольство росло час от часу.

Свадьба состоялась 18 августа 1572 года. Утром кардинал Лотарингский обручил красавицу Маргариту с Генрихом Наваррским в Лувре. В голубом шелковом платье, шлейф которого несли три принцессы, в горностаевой пелерине и бриллиантовой короне невеста была ослепительна. Однако в глазах Генриха не было восхищения: он воспринимал свою женитьбу лишь как способ примирить враждующие стороны и установить религиозный мир в стране. Из Лувра процессия отправилась к собору Нотр-Дам. Поскольку жених был протестантом и не мог присутствовать на мессе, молодых обвенчали прямо перед собором, на паперти.

Празднования по случаю свадьбы продолжались несколько дней. Среди ярких одежд придворных черным пятном выделялся вдовий наряд Екатерины.

Спектакли, пиры, балеты, приемы, турниры шли нескончаемой чередой. Но за всем этим великолепием Франсуа чувствовал какую-то напряженность, даже угрозу. Королева-мать была чересчур весела и излишне любезна с протестантами, Карл ходил хмурый, его явно что-то тяготило. Не раз Романьяк ловил обрывки разговоров придворных, смысл которых сводился к одному: что-то назревает. И всем было ясно, что это «что-то» направлено против гугенотов. Наиболее осторожные из них уехали из Парижа сразу после свадьбы, призывая Генриха Наваррского, юного принца Конде и Колиньи последовать их примеру.

Адмирал, однако, был уверен в силе своего влияния на короля и очень рассчитывал, что ему удастся уговорить Карла объявить войну Испании. Колиньи уверял, что королевство Филиппа и есть злейший враг Франции, а боевые действия против него сплотят католиков и протестантов. Екатерина, прекрасно знавшая мощь испанской армии, выступала против этой авантюры, но было похоже, что на этот раз Карл склонен прислушаться к мнению Колиньи и впервые пойти против воли матери.

* * *

События начали развиваться через четыре дня после свадьбы. Утром 22 августа на Колиньи было совершено покушение. Лишь по счастливой случайности адмирал остался жив, но нападавший ранил его в руку и отстрелил палец. Возмущенные протестанты принялись вооружаться, взяли под охрану дом Колиньи и прилегающие улицы. Отовсюду слышались угрозы отомстить. Горожане, наоборот, радовались нападению на главу гугенотов и сожалели о том, что тот выжил. Париж жужжал, как растревоженный улей.

Вечером следующего дня Франсуа прогуливался в саду Тюильри, рядом с которым достраивался новый дворец Екатерины. Накануне, на приеме в Ратуше, было подано необычное блюдо – тертые замороженные фрукты с молоком, так понравившиеся гостям, что многие из них съели по несколько порций. Среди них был и Франсуа, но эти излишества сыграли с ним злую шутку: он застудил горло, потерял голос и теперь не мог говорить даже шепотом.

В этот день никаких празднеств не было, и Франсуа воспользовался случаем, чтобы пройтись по саду в одиночестве.

С улиц доносились крики гугенотов и призывы к мести за покушение на Колиньи. Барон медленно шел по аллее, пытаясь успокоить внутреннее волнение, вызванное дурными предчувствиями и тем, что происходило в городе. Еще более, чем раньше, его терзала мысль, что гугеноты попытаются захватить короля или королеву-мать, чтобы диктовать условия с позиции силы.