Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

Он оставил прокатный С200 на паркинге и, предварительно позвонив по телефону, пересел в тут же подошедший микроавтобус экскурсионного бюро «Golden Orthodox Tour». Возле КПП Морис и ехавшие в минивэне туристы пересели в такой же микроавтобус, только принадлежащий палестинской фирме «East Tour», который благополучно проследовал за ворота, посверкивая густо тонированными окнами.

При всей своей нелюбви к Израилю и его обитателям Морис по-настоящему неуютно себя ощущал, только попадая за Стену — тут тоже был Израиль, но другой, лишенный не только налета многозначительной еврейской отстраненности от остального мира, но даже признаков элементарной цивилизованности. За Стеной был один плюс — тут уж точно не встретишь хасида с пейсами, зато другие персонажи в клетчатых «арафатках» бродили здесь безбоязненно и тоже особой нежности у Мориса не вызывали.

Автобус притормозил у лавок, где торговали православными иконами, паломническими крестами и драгоценными окладами, экскурсовод, щебетавший что-то на русском, потащил туристов на заклание к своим единокровным братьям-арабам, в нетерпении потиравшим руки. Морис из салона не вышел, а водитель микроавтобуса, едва только последний русский турист захлопнул дверцу, шустро погнал машину вниз по улице. Ехал шофер быстро, не обращая внимания ни на знаки, ни на правила, и домчал Мориса по адресу буквально за пять — семь минут.

Шуафат, хоть и назывался лагерем беженцев, выглядел, как обычный жилой район, и только на востоке, там, где постройки упирались в бетонные секции Стены и «колючку», можно было догадаться о том, что израильтяне не сильно рады такому соседству. Нужная Морису квартира находилась на третьем этаже нового шестиэтажного дома. На лестничной клетке его встретила охрана, и, после проверки паспорта и поверхностного обыска (Морис все время морщил нос и воротил голову — уж очень сильно «благоухали» двое боевиков), пропустила дальше, к дверям, за которыми его встретил Карл.

Морис не ждал теплой встречи, но от той холодной ярости, которой исходил Шульце, даже ему стало не по себе. Француз и сам был далеко не пай-мальчиком, а в те моменты, когда за его спиной стоял Легион, вообще чувствовал себя почти всесильным — он умел убивать, и, что уж скрывать, любил это делать! Но, войдя в квартиру, полную каких-то потных бородатых людей, то и дело поглядывающих на него недоброжелательными темными глазами, не то, чтобы оробел, но поймал себя на том, что выпадает из образа мачо. Интуиция подсказывала, что здесь не стоит демонстрировать крутизну — нарежут дольками и пустят на шаурму. В комнатах стоял крепкий дух немытых тел, оружейной смазки и какой-то химии, а еще витал сладковатый запашок анаши — верный признак того, что воины ислама не пьют алкоголя без особой на то причины.

Когда Карл шагнул ему навстречу, первой мыслью Мориса было прикрыть лицо от удара, а второй — постараться не упасть после оплеухи. Француз еще с юности знал, что в драке лучше не падать — затопчут. Потом, когда адреналин прыснул в кровь, Морис оскалился, как загнанный собаками в угол кот, и подумал, что, если очень постараться, то можно вцепиться немцу в горло, а там — кому больше повезет.

Но Шульце не стал драться, хотя явно хотел. Несмотря на одолевавшую его ярость, он понимал, что к провалу миссии Морис не имеет никакого отношения, просто злиться больше было не на кого — разве что на себя. Но долгие годы без неудач воспитали в Шульце уверенность в собственной непогрешимости. Отчасти именно это чувство и поставило миссию Легиона на грань провала, а самого Карла вело к уничтожению. Ночной парашютный десант на Ме-цаду был, скорее всего, вызван желанием выставить напоказ свою артистичность, чем необходимостью. Хотелось сделать красиво, а получилось — никак. Но винить себя Карл не мог. И не хотел.

Сравнительно небольшая квартира вмещала минимум человек пятнадцать бандитского вида арабов (впрочем, кто их разберет? Для Мориса, что арабы, что евреи были на одно лицо! И не только на одно лицо — если штаны снять, все равно не разберешься!), поэтому говорить пришлось на кухне — грязной, с горой немытой посуды и запахом из помойного ведра. На столе, среди хлебных крошек и овощных очисток, стояла бутылка русской водки. От немца не сильно, но несло перегаром.

— Здравствуй, Морис! Не могу сказать, что рад тебя видеть…

— Аналогично, — буркнул француз, прикидывая, рассмотрел ли Шульце мелькнувший в его глазах страх.

— Выпьешь чего-нибудь?

Морис покачал головой.

— Разве что воды, мне еще обратно ехать. И тебе не посоветовал бы — тебе нужна трезвая голова.

— А я трезв, — сообщил Шульце недружелюбно.

— Трезв? Что ж… Тем лучше! Тебе виднее… Давай-ка без увертюр, Карл. У нас обоих мало времени. Зачем звал?

Он с отвращением посмотрел на загаженный табурет, но все же сел.

Шульце устроился напротив, на расстоянии вытянутой руки. Нехорошо уселся. Расчетливо. Чтобы в случае чего…

— Хочу понять, как теперь жить дальше, мой французский друг, — начал немец с издёвкой. — И получится ли у меня жить вообще?