Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2

Мало кто бы мог дать этому подтянутому, без капли жира, человеку его возраст, а ведь он уже перевалил за полсотни лет. Выдубленное солнцем лицо, хоть и покрытое глубокими морщинами, выглядело скорее уж суровым, чем старым. Волосы побелели, но в соляной белизне все еще были рассыпаны горсти перца — некоторые пряди, вопреки времени и пережитому за эти годы, сохранили природный черный цвет. И спину он держал ровно, и плечи развернутыми, хоть сума, которую нес, явно весила изрядно, и шаг его оставался по-молодому упруг. Лишь одно выдавало его возраст — глаза, но для того, чтобы это понять, нужно было всмотреться в пропасть, открывавшуюся под веками, а сейчас, когда Иегуда щурился от яркого солнечного света, глаз было не разглядеть…

Зима с ее ветрами и дождями уже отступила, а до летнего зноя оставалось еще несколько недель, может быть, месяц. Иегуда очень любил эту пору года. Ему нравилось резкое пробуждение природы, нравилось, как рвутся к солнечным лучам, качаясь на мохнатых стебельках, нежные красные маки, как наливается силой и зеленью трава, как покрываются белой ароматной пеной цветения фруктовые сады и крепнут на глазах виноградные лозы.

Наверное, в другой жизни он мог бы стать крестьянином — буквально несколько лет назад он вдруг обратил внимание, что начал восхищаться и интересоваться вещами, которыми раньше пренебрегал, причем пренебрегал совершенно осознанно, не по недомыслию или невниманию. Сейчас растущая лоза или распускающийся цветок розы могли вызвать у него едва ли не умиление, а еще недавно вряд ли были бы замечены.

Время наступило мирное, пиратских набегов Эфес не боялся, и по этой причине стража у ворот откровенно ленилась. Караул несло городское ополчение, римский гарнизон себя особо не утруждал — не было необходимости. При цезаре Клавдии, пусть пошлют ему боги долгих лет жизни, население Империи росло и не только за счет удачных военных кампаний. Процветала торговля, в строящихся провинциальных полисах не хватало рабочих рук. Империя и ее колонии благоденствовали, мужчины все больше оставались дома, а, значит, женщины рожали неустанно, и улицы больших и малых городов и даже ничего не значащих деревушек полнились топотом детских ножек и звонким ребячьим гомоном.

Эфес не был исключением. В пределах его стен и сразу за ними (город не помещался в скорлупу защитных сооружений) уже жило почти полмиллиона человек, и с каждым благополучным годом это количество прирастало на несколько десятков тысяч, а то и больше. Шагая по широким новым улицам древнего города, Иегуда не боялся быть узнанным, хотя иудейская община в Эфесе была достаточно многочисленной, но состояла она, в основном, как и в Тарсе, из эллинизированных евреев, читавших Тору не на языке предков, а в переводе на греческий[62]. Мало кто из них был той самой весной в Ершалаиме, да и прошло с того времени два десятка лет, изменивших не только внешность соратников Иешуа, но и изрядно потрудившихся над памятью очевидцев событий.

Появиться в Риме Иегуда не рискнул бы, хотя…

Кто бы узнал в сухом, как древняя олива, старике гладко выбритого по римской моде, склонного к полноте и обжорству секретаря покойного Понтия Пилата — бывшего прокуратора римской провинции, попавшего в немилость к Цезарю Калигуле? Никто. Смерть забытого героя битвы при Идистазиво прошла незамеченной (слишком уж много непонятных смертей случалось в правление безумного Сапожка), имущество Пилата традиционно отошло к императору, что оставило бедную Прокулу практически без средств к существованию, а на исчезнувшего сразу после убийства секретаря-грека никто из дознавателей не обратил внимания. Да и дознания как такового не велось, не возникло необходимости.

Так что, вступая в Эфес, Иегуда, который ныне представлялся как александрийский грек по имени Дарес, не особенно рисковал быть узнанным. Время, изменившее внешность путника, и стечения обстоятельств, отводившие удары и подозрения, до сей поры хранили его. Оставалось надеяться, что так будет и дальше. Что есть у человека, потерявшего все, кроме надежды? И что еще нужно тому, кто и не хочет другой жизни?

Здесь Иегуде еще не доводилось бывать, но город был устроен точно так же, как большинство греческих полисов, а римское владычество еще и добавило порядка в эллинскую страсть к обустроенности. Улицы, ведущие вниз, неизменно направляли путешественника к порту, к растянувшимся вдоль берега постоялым дворам, гостиницам, тавернам, складам, лавкам и столь уважаемым моряками лупанариям. Набережная была вымощена каменными плитами, из крупных скальных обломков выстроены волнорезы на случай, если сильный шторм загонит волнение в бухту. Иегуда прошелся вдоль порта, поглядывая на торговые корабли, на нагруженных как муравьи грузчиков, на груды товаров, разложенных на пирсах, на важных работников таможни с сургучными палочками и печатями на шее, вышагивающих с императорской значительностью, с задранными к небу бородками.