Проклятый и родной (СИ)

Когда снова явились неугомонные козлы, колдун попросил Тора быть с ними помягче, предлагал понять и принять их суть. И хотя козлы были упрямой скотиной, как на взгляд Одинсона, он постарался с ними договориться, даже зачем-то погладил их рога, словно лампу Джинна, он честно пытался втереться в доверие. Локи наблюдал за ним через приоткрытую дверь, как он хохотал, когда Тор взялся гладить витые рога. Одинсон не растерялся, быстро сляпал небольшой снежный комок и бросил в его сторону, неугомонный чёрт успел прикрыть дверь, избежав снежка. Улыбаясь, он скрылся в доме, дожидаясь, пока сосед договорится со своими компаньонами.

Тор искренне возмущался, отчего ему достались такие упрямые козлы, а Локи — такая мощь, как Фенрир, и милая домашняя зверюга в лице Эроса. Замечание охотника заставило колдуна погрустнеть, он опустил глаза и на вопрос не ответил, а когда Одинсон всерьёз обеспокоился, что ненароком оскорбил сына Лафея, и, обняв за плечи, притянул к себе в попытке сгладить ситуацию, зеленоглазый улыбнулся и ответил как-то мудрёно: «Осколки души, мне их не собрать». Конечно же, Тор не смог понять его, просто извинился за свою бестактность, а для Локи и этого было достаточно.

Эти дни в доме чернокнижника показались Тору самыми лучшими, если сравнивать с его прошлой жизнью и увлечениями. Днём они обычно занимались каждый своим делом: колдун кашеварил, а охотник то дрова колол, то воду таскал, то дорожки от снега расчищал. На рынок соседи ходили вместе, закупали продукты и так по мелочи. Лафейсон беспокоился о том, что у Тора было мало одежды, и каждый раз всё прикупал рубахи, штаны, обувь и накидки меховые. Одинсон честно отказывался от дорогостоящих вещей, а чёрт зеленоглазый и слушать его не хотел, сыпал золото направо-налево, оплачивая всё необходимое и излишнее. Охотник всё нашёптывал ему, что нельзя было так очевидно показывать всем, что у тебя есть деньги, опасаясь привлечь излишнее внимание.

«Кто зачем смотрит, — говорил Одинсон всякий раз. — У Вольштагга здесь были свои глаза и уши. Переставай сорить деньгами».

Лафейсон на это улыбался и лишь отмахивался, в итоге возвращались домой они с увесистой поклажей, которую от озера Фенрир тащил на своей спине. Днём Тор практиковался вызывать козлов, и у него это вполне успешно получалось, наконец с большой натугой он придумал имена и нарёк скотину Тангрис и Ниостр*. Локи удивлялся такой скорости обучения, но каждый раз напоминал себе, что, скорее всего, в жилах соседа текла колдовская кровь. Мать Тора точно была ведьмой, если к ним в дом заявился колдун и забрал его брата. Только дремала сила Одинсона до поры до времени, да и не было у него в ней нужды. Эту тему Лафейсон не поднимал после того разговора и расспрашивать соседа не спешил, к чему бередить старые раны. Охотник делал успехи, как на взгляд Локи, очень быстро схватывал всё, чему его учили, при этом Тор больше не проявлял агрессии и недоверия в отношении соседа. Вечерами, усевшись за столом, они болтали на разные темы, даже выпивали пару раз, но до откровений и приставаний не доходило.

Спать в одной постели за какую-то неделю стало так привычно и комфортно, что Тор, иногда просыпаясь ночью, с удивлением осознавал, что его вовсе не коробило от мысли, что рядом с ним спал мужчина. А поспать Локи любил. Ночами Эрос стал на постель приходить и ложиться у компаньона в ногах, на Тора смотрел без опасений, ластился иногда да мурлыкал, только Локи его не раз одёргивал: «Не донимай Тора, иди сюда». Охотник прятал улыбку в такие моменты и не высказывал свои мысли вслух. В постели Локи вёл себя на удивление сдержанно: под торово одеяло не лез и не пытался невзначай придвинуться ближе, всё время держал приличную дистанцию, старался быть невидимым.

Тор задумался над словами колдуна и решил, что зеленоглазый чёрт вполне мог бы соблазнить его, правда для этого ему надо было хотя бы раздеться, ну или в какую-нибудь позу привлекательную лечь, чтобы вызвать интерес охотника, желание прикоснуться или ещё чего. Но Локи и тут вёл себя предусмотрительно: ночная сорочка скрывала его тело, переодевался он, исключительно когда Тор не мог его видеть, а то и сам просил соседа отвернуться, одеялом закутывался до самой макушки, засыпая, всегда поворачивался к Тору спиной, а к стене лицом. Было в этом что-то противоестественное, словно Лафейсон пытался сам себя переделать ради спокойствия Тора.

А ещё Одинсон стал видеть странный сон, из раза в раз он повторялся, то смутный, то чёткий. Тор снова и снова оказывался на цветущем поле, лето благоухало яркими красками: чистое солнечное небо, зелёная трава, ромашки всюду стелились ковром.