Проклятый ректор

– Мне интересно, что вы собрались делать с лимонной цедрой. Не знаю такого варианта рецепта, – его голос звучал непривычно мягко. Так он разговаривал со мной только во время завтрака и вечернего чая в малой гостиной.

– Просто добавлю в конце, чтобы немного смягчить вкус. Он становится не таким гадким.

– Сама придумала?

– Нет, мамина идея. Она любила улучшать вкус таких снадобий: противопростудных, обезболивающих, желудочных, от пневмонии. Поэтому соседи предпочитали покупать их у нее, а не в аптеках.

– Ты поэтому варишь снадобье сама: вкус стандартных не устраивает? – по его губам скользнула улыбка. Какая-то несмелая, нерешительная, как будто он не был уверен, что она будет уместна.

Я покачала головой.

– Просто докторов не люблю, все тянула с походом в лазарет. И дождалась.

У меня вырвался красноречивый кашель, заставивший его нахмуриться.

– Когда ты успела простудиться?

– Еще в воскресенье, судя по всему. Возможностей у меня в тот день была масса.

Он недовольно поморщился, а потом бросил еще один взгляд на рабочий стол.

– Варишь по памяти? – удивился он.

– Я эти снадобья помогала варить с двенадцати лет, – теперь и я не сдержала улыбку, хотя хотела вести себя с ним более сдержанно и отстраненно. – Отец всегда жестко контролировал, на что мама тратит деньги, которые дает он. А деньги за снадобья были только ее, она тратила их по своему усмотрению. Потом стала привлекать меня и давала из заработанного мне на карманные расходы. Это очень стимулировало помогать. Мы варили от силы десяток видов снадобий, каждую неделю одни и те же. Поэтому все эти рецепты я не забуду до конца жизни.

Он кивнул, помолчал, над чем-то размышляя, а потом неожиданно поинтересовался:

– А что плохого тебе сделали доктора?

– Да ничего плохого они мне не сделали, просто меня в детстве часто к ним водили, все искали патологию или следы проклятия.

Я бросила на него быстрый взгляд, убеждаясь, что он слушает меня спокойно, внимательно. Даже заинтересованно. И тогда решилась пояснить:

– Я никогда не плачу. С самого детства. С рождения, если быть точной. Никто не знает почему. Отец… то есть муж мамы долго искал причину и способ это исправить, чтобы я… стала нормальной. Но ничего не помогло.

Фарлаг выглядел одновременно потрясенным и сомневающимся. Он слегка хмурился, но в его взгляде чувство вины стало чуть более заметно.

– Разве так бывает?

– Если не верите, можете написать моему отцу и спросить. Думаю, он подтвердит.

– И каково это? – непривычно тихо поинтересовался Фарлаг, наблюдая, как я добавляю в снадобье последние ингредиенты. – Не плакать.

– Не так здорово, как может показаться, – я позволила себе еще одну небольшую улыбку. – Когда ты не плачешь, люди думают, что тебе не бывает больно, грустно или страшно. Одни этому удивляются, другие осуждают. Кто-то, наверное, даже завидует. Но дело в том, что не грустить и не плакать – не одно и то же. Я испытываю эти эмоции, просто не могу дать им выход. Они сгорают – вот тут, – я приложила руку к груди, к тому месту, где обычно чувствовала жжение. – Говорят, что слезы помогают, что после них чувствуешь очищение. Своего рода освобождение. Я не знаю этого чувства. Мне не становится легче. Со временем мне просто перестает быть плохо. Хотя, может быть, это и похоже на то, что испытывают другие, я не знаю, не могу сравнить. Не это самое плохое.

– А что?

На несколько секунд я забыла про свое снадобье, только смотрела в глаза Фарлагу, вспоминая, как он схватил меня и поставил перед зеркалом, как обвинял в неискренности. И даже как мне хотелось в тот момент прижаться к нему, чтобы избавиться от бившего меня озноба. Не знаю, мог ли он по моим глазам прочесть, о чем я думаю, но взгляд не отводил.

– Когда ты не плачешь, тебя не жалеют, – в конце концов ответила я. – Это самое плохое. Когда ребенок падает и бьется коленкой, все смотрят на то, выступили у него слезы или нет. Если просто закричал или захныкал, значит, всего лишь хочет внимания, а если заплакал, значит, действительно больно. Если заплакал, надо приласкать. Если нет – достаточно попенять на то, что он неуклюж. Если родители на тебя накричали, а ты накричала в ответ, то ты неблагодарная мерзавка, которая не ценит добра. А если ты расплакалась, значит, они перегнули палку и надо мириться. Если у тебя умирает мать, а ты просто стоишь на ее похоронах ни жива, ни мертва, то тебе нет до нее дела, а если падаешь на могилу и поливаешь ее слезами, то тебя надо обнять, погладить по голове и пообещать, что все будет хорошо. Слезы – это не просто выход эмоций. Слезы – это сигнал миру: люди, мне плохо, мне нужна ваша помощь. А я не могу подать этот сигнал. Даже когда хочу, все равно не могу. И вместо помощи получаю только… обвинения в бесчувственности, а то и в лицемерии.

Только на этих словах Фарлаг отвернулся, а я снова переключила свое внимание на снадобье.

– Полагаю, последнее относится к моему поведению сегодня? – после недолгой паузы уточнил он.