Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Иван невольно залюбовался ею. Именно такой, с искрящимися радостью очами, ниспадающими до колен волнами серебристых волос да величаво поднятой рукой, она ему и запомнилась. Запомнилась еще почти на три десятка лет отмеренной господним проведением жизни.

– Не скучай, – шаловливо улыбнулась синеглазая красавица и, звонко цокая подковками сапожек, ушла от Ваньки навсегда.

Недоброе предчувствие кольнуло сердце атамана, он порывисто вскочил, но, сделав несколько шагов, остановился.

– Да что это со мной. То кровь на воротах мерещится, то ни с того да ни с сего от страха дух перехватило. И впрямь, наверное, надобно винца испить.

Звериное чутье опять не подвело лихого атамана, да только пьяный от любви Иван не внял его тревожному голосу, за что будет укорять себя до самой смерти, до встречи со своей единственной возле синей реки, которая и унесет их души в царствие небесное.

Осушив кувшин почти до половины, Ванька вновь прилег на хранящую Еленкино тепло перину. От вина на сердце стало веселей. Умеет зелье хмельное печаль развеять, оттого его и хлещут православные без меры, что страшно жить им на земле родной под властью иродов-царей.

– Не буду больше пить, не то Еленка осерчает, да и дел теперь невпроворот. Надо будет попросить Петра, когда вернется, чтоб для Аришки с Андрейкою возок соорудил. До приезда Митьки с казаками как раз успеет, – подумал Княжич, укрываясь овчинным тулупом, что лежал возле копенки сена, на которой покоилась их брачная постель, и тут же окунулся в сладкий предрассветный сон.

18

В отличие от молодого атамана, старый сотник впервые в жизни упился до потери разума. После разговора с Лысым Добрый впал в зеленую тоску, что неразлучна с той же масти змием.

– И что теперь? Княгиня, по всему видать, уедет с Ванькой, а мне как быть? – шагая по подворью нетвердой поступью, размышлял Игнат. Получалось, куда ни кинь – всюду клин. Быть по-прежнему телохранителем Елены радости особой не сулило. Появление Княжича меняло все. Зачем он нужен ей, чертила старый, при таком защитнике, как Ванька, разве что подать да принести, но это уже и есть то самое холопство, о котором толковал Разгуляй. А расстаться с белокурой раскрасавицей, в образе и имени которой воплотились его последняя и первая любовь, Добрый просто не мог.

– Жили, не тужили и вот на тебе, принесла нелегкая красавца нашего. А где ты был, когда она, рожая, чуть не померла, когда сама казаков в бой водила? Ну уж нет, никуда я от княгини не уйду, буду состоять при ней, пока не сдохну. И попробуй только гад какой ее, голубку белую, обидеть, – с угрозой вымолвил старик в хмельной запальчивости.

Однако, вопреки благим намерениям Игната, выпить в меру у него не получилось. Как каждый трезвенник, он не ведал, что задружить с зеленым змием легко, а вот расстаться с ним куда сложней.

По пути на башню сотник заглянул в чулан, где по его ж подсказке строгая Аришка прятала хмельное от охочих до гульбы станичников, и крепко приложился к сулее с крепчайшим хлебным вином. Окончательно осоловев после этого, он все-таки сумел взобраться на крышу, где тут же заснул.

Очухался Игнат, когда уже совсем рассвело, а от печной трубы повеяло пахнущим хлебом дымком. От вчерашней пьяной смелости у бедолаги не осталось и следа, ее сменило тяжкое, трусливое похмелье. Голова гудела, словно кто-то саданул по ней кузнечным молотом, руки-ноги тряслись, сердце ж колотилось так, что, казалось, еще чуть-чуть и вырвется из груди.

– Окочуриться б в хмельном угаре, да не видеть больше ничего, – с тоской подумал незадачливый охранник, но все ж таки поднялся на ноги и поглядел по сторонам.

На опушке леса маячили какие-то одетые в черные хламиды24 всадники. Добрый принял их вначале за чертей.

– Прав Никита, слабоват я оказался на вино. Всегото раз и выпил, а уже нечисть всякая мерещится, – решил он и больно дернул себя за ус, чтоб развеять наваждение. Однако черные людишки не исчезли. Наоборот, таинственных пришельцев становилось все больше и больше. Вскоре по ту сторону озера стояло уже целое войско. Лишь когда с десяток воинов скинули свои широкие епанчи и, ухватив огромную лесину, двинулись к воротам, сотник разглядел на их кольчугах золотых двуглавых орлов.

Так это ж царские кромешники, которыми нас Митька стращал, наконец-то догадался Добрый. Нет, старик не испугался, назвать страхом то смятение и переплетение чувств, которое творилось в его душе, было б шибко просто.

– Ну вот и все. Прости, Елена, что не уберег, нету мне теперь прощения ни на том, ни на этом свете. Одно осталось – умереть за тебя, – тихо прошептал Игнат и, спрыгнув с крыши, побежал к привратницкой.

Лысый, как и давеча, сидел возле стола, уткнувшись в книгу.

– Все читаешь, грамотей плешивый, в окошко лучше б посмотрел, – набросился сотник на Никиту. Тот с недоумением взглянул на друга, который, ухватив стоявшие в углу пищаль с рогатиной, выбежал на двор.

– Что это с ним? Видать, совсем от ревности обезумел, – подумал он, подходя к окну.