Проклятый род. Часть III. На путях смерти.

Наливал, пил. Подходил к восковому брату, прислушивался к звону хрустальному, вглядывался в колеблющееся вино его стакана, рукою касался мертвой руки.

- Смотри, гамма.

И показывал-любовался: темно-алое в стакане воскового; янтарно-солнечное дрожало в рюмке Виктора.

- Что, милый? Доволен ли? Вот он, портрет. Обещал и написал. Я, Антоша, и Дорочку тебе изобразил. Смотри, смотри.

Осторожно повернул на стержне восковую голову брата.

- Видишь? Вот она. Здесь она, право, лучше еще. Ты ведь Дорочку любил, Антоша? Любил? Ну и я любил. Дорочка хорошая девочка. Дорочка теперь принцесса. Смотри: парча, воротник кружевной, губки-то, губки какие. И глаза у Дорочки-принцессы... у серафимов только глаза такие бывают. Люби, люби Дорочку, Антоша.

Задрожали руки Виктора, отпустили восковую голову. Стержень во втулке скрипнул; откачнулась восковая голова, медленно повернулась опять к окну.

- Не хочешь, милый? Ну, в окно смотри.

Голос чуть дрожал. Слезы близкие. И отвернулся от воскового. Но тот, на холсте написанный, не страшен был, но близок.

Много пил коньяку в ту ночь. Старый коньяк и нежил, и жег.

- Ну, прощай, брат милый! Скучно тебе со мной.

Руку восковую тронул. Думал - ласково.

Но у кисти трещина на желтом воске. И ненужный стакан с темно-темно-алой влагой покосился. Не видел Виктор. Ушел пошатываясь. Долго старательно запирал мастерскую, звякал бестолково висячий замок.

- Впусти, Антон! Впусти!

Тряс дверь. А ключ в кармане. Тени женщин приближались. Три. По коридору бесшумные.

По большому дому, по пустому, лягушками тяжелыми расскакались крики-вздохи, стук дверной.

- Ах-ах-ах!

Спросонья накрещиваясь, выбежала Паша, горничная девица из комнатки своей.

- Где? Что? Спаси Господи...

- Кто тут? Кто?

- Я, барин.

- Кто? Кто?

- Я. Паша. Это с кем это вы, барин...

- А!.. Ты?..

- Перепугалась до смерти. Кричат, а не знаю...

Белая, стройная. Припоминал:

- Паша? Это ты? Не может быть.

Стояла, дрожала - белая. Близко лунная дорога через окно в коридор лилась.

- Паша? Паша...

- Что, барин?

Шли из лунного в тьму. И опять в лунное. То вперед забегала, то отставала. Боялась. Одежды своей ночной стыдилась. Белая ночная одежда шептала Виктору тихие слова, лунные, баюкающие. Руку ее взял в свою руку. И мыслью оглянувшись:

- Нет их. Следом не идут.

- Ай, барин!

- Хорошо, говорю, с тобой.

И новое из жизни пия, шел громким шагом. И чуял у руки своей голую выше локтя руку белой Паши.

XIII

Проснулся ли, спит ли еще, не понимал Яша. И понять, до конца додумать не хотелось. Истома дремная. Сквозь грязно-белую занавеску тусклое ползет. День ли уж давно, утро ли раннее? Все равно. Лежать вот так. Не вставать. Не одеваться. О том подумал, пошевелился чуть; к стенке повернуться лицом захотелось. И вздрогнул, и поморщился. На теле своем одежду ощутил. Сразу неловко так везде стало; ступни ног заломило.

- Гм... Не раздевшись уснул. Когда?

Не вставая, пытался Яша стащить штиблеты. Под одеялом ногами двигал.

- Фу! С завязками...

На кровати сел. Взглядом ленивым, долгим на свои ноги глядел. Ах как не хотелось разрушать-губить тихий садик бездумной дремы. Хриплым карканьем затхлую тишину будить принялись старые часы за стенами где-то.

- Пять? Почему пять? Это что же... Утра? Да нет...

Не замечал, что слова своих мыслей говорил громким шепотом. Проснулся совсем. И морщины мелкие сразу на лицо легли, на лбу и под глазами; концы рта опустились. Шумы чужих жизней из-за двери щелястой, сквозь стены отовсюду сразу слышны стали. Частой дрожью задрожал весь. И встал. От двери к столу ходит. Не сознавал. Инстинкт заставлял размять затекшие ноги. Бормотал:

- Опять... Опять... Они меня с ума сведут...

Вспомнились все давние страхи. Но вот у стола остановился. Лоб рукою долго тер. А с лица не сползали морщинки тонкие.

На ломберном столе лежали книги. Много. Но заметным слоем пыль на них. Глаза увидели анатомический атлас, раскрытый. Зашептал Яша скороговоркой:

- Да, да... Подготовиться... Все легче осенью будет...

Вспомнилось: подал прошение в университет. На естественный.

- ...да... любимым делом заняться - это главное. Вот Виктор... Ну, Костя тоже...

Рот открылся, как у раненого зверя. Кулаком в стол ударил. Захрипел не злобно, жалобно:

- ...да, как же! Дадут тебе любимым делом заняться! Сыщики проклятые всюду... Денег не беру, тех денег - этого мало? Туда, домой, не езжу - этого мало? Чего вам надо, мучители? Знаю, чего надо. Ну, да не дождетесь. Сами стреляйтесь на здоровье.

И опять вдоль комнатки маленькой, узкой ходить принялся. Неосознанно. Очнулся - у стола сидел: руки перебирали пачку тоненьких книжек-тетрадок в ярких многоцветных обложках. «Тайна поезда № 113». «Миллионер-убийца». «Шулер-благодетель».

«Миллионера-убийцу» отложил. Дальше перебирал. «Оправдание невинного». Взял. Начал читать, ладонью разодрав сфальцованный лист.