Прокурорский надзор

Постепенно истерика прекращается, появляется неодолимое желание с кем-нибудь поделиться радостью. Неважно с кем, но обязательно сейчас, сию минуту! С кем? Вспоминаю о соседе, Прозоровском. До несчастья, случившегося со мной, мы дружили — благо живем на одной лестничной клетке. Тогда он работал начальником какой-то строительной организации. Стасик называл его «дядя-строитель». Часто, чуть не каждый день, заходили друг к другу в гости. Саша не являлся в то время принципиальным противником некоторых напитков, скорее наоборот. Год или два назад Прозоровского назначили председателем горисполкома. Мне иногда приходилось встречаться с ним — в лифте или на улице. Не желая ставить его в неловкое положение, я никогда не заговаривал с ним, здоровался в том случае, когда сталкивался, что называется «нос к носу» (как и с его женой Аленой). И вот сейчас я кинулся к нему.

Звоню в дверь. Увидев меня, Александр Сергеевич как-то непроизвольно резко отшатывается назад, словно перед ним вооруженный грабитель, но, справившись с собой, задает вопрос: «Вам чего?» Дрожащей рукой протягиваю ему бумажку и выкрикиваю: «Я реабилитирован! Вот бумага…». «Ну и что?» — следует вопрос и бывший «дядя-строитель», а теперь мэр города поворачивается на 90 градусов.

«Я хотел поговорить…». «Записывайтесь на прием», — уже через плечо советует Прозоровский, и перед моим носом захлопывается, обитая дерматином, дверь.

Такой прием действует на меня отрезвляюще. Я понимаю, что настоящая борьба еще впереди. Не знаю, как в других странах, но в нашем Отечестве человек, побывавший под судом, но даже оправданный, уже на всю жизнь несет на себе клеймо, как говорится: «То ли он украл, то ли у него украли — но ведь что-то было!..» В последнее «перестроечное» время много делается для реабилитации жертв сталинского террора. Это очень удобно — никакого тебе беспокойства, связанного с восстановлением на работе или выплатой компенсации. А политический капитал — вот он, налицо! У нас очень любят мертвых. Стоит кому-то умереть — оказывается, что был он хороший человек. И дифирамбы ему поют те, кто вчера травил…

Полагая, что вопросы, сопутствующие реабилитации будут решаться краевой прокуратурой без моего участия, занимаюсь личными делами, главное из которых прописка. Отношу заявление в домоуправление, к заявлению прилагаю копию решения о реабилитации. Но, оказывается, пропишут меня в МОЕЙ СОБСТВЕННОЙ КВАРТИРЕ только после согласия моей бывшей жены! Более того, кроме «визы» моей, теперь уже БЫВШЕЙ, спутницы жизни, на листке с заявлением должно быть зафиксировано и согласие начальника милиции! Поразительный взлет бюрократической мысли! Ни в одной сфере народного хозяйства не трудится такое количество одаренных — да что там одаренных! — талантливых людей, как за письменными столами. Воистину щедра на таланты русская земля! Вдумайтесь в ситуацию: я был лишен прописки после вступления в силу приговора суда. В настоящее время этот приговор отменен как незаконный. Но за прошедшее время многое изменилось — в частности, на основании именно этого приговора без моего ведома Геленджикским судом был решен вопрос о моей семье — оформлен развод. Теперь же я не могу быть прописан в квартире, полученной МНОЮ, без согласия разведенной со мною женщиной! А если она не согласится? Мне говорят — подавайте в суд!

Для меня это — вопрос принципа. Поэтому передаю через Стасика Людмиле свое заявление с запиской, в которой прошу не доводить дело до суда, объясняю ситуацию, в соответствии с которой суд не может не решить вопрос в мою пользу, а также, по логике вещей, должен восстановить наш брак. При этом следующий развод обязуюсь затянуть согласно нашим законам на максимальный срок, что может помешать реализации ее личных планов. Призыв к здравому смыслу не остается неуслышанным, на моем заявлении появляется сделанная рукой подпись «не возражаю». К счастью, с визой начальника милиции проблем не возникло и листок с коллекцией автографов вручается паспортистке домоуправления.

Решение вопросов, связанных с восстановлением на работе, выплатой компенсации и принесения извинений несколько затягивается. В Краевой школе Олимпийского резерва, где находится моя трудовая книжка, мне посоветовали в написанном заявлении заменить слово «восстановить» на «принять» на работу. Понимаю, что администрация в лице Юрия Борисовича Суруханова опасается возможного требования заплатить зарплату за вынужденный прогул в течение трех лет, но изменить формулировку отказываюсь. Оставляю заявление с приложенной копией справки и возвращаюсь домой, в Геленджик.

Мои напоминания в прокуратуру края о необходимости скорейшего решения вышеупомянутых вопросов остаются гласом вопиющего в пустыне, не вызывая у работников прокуратуры никаких эмоций. По совету друзей снова покупаю билет на поезд. Теперь занимаю деньги с чистой совестью — ведь должны же когда-нибудь причитающиеся мне деньги вернуть!