Пролейтесь, слезы…

— Потому что инстинкт все равно в конце концов проигрывает. Так со всеми живыми существами — с кротом, летучей мышью, человеком, лягушкой. Рано или поздно ты умираешь, и всему приходит конец. Но если ты любишь, если ты способен отойти на второй план и наблюдать…

— Я не готов отойти на второй план, — отрезал Джейсон.

— Отойти, раствориться и счастливо наблюдать, со спокойным ясным сознанием, высшей формой сознания, как живет тот, кого ты любишь…

— А потом тоже умирает.

— Это верно. — Руфь Раэ закусила губу.

— Поэтому лучше не любить — чтобы потом не мучиться. Даже животных, собак или кошек. Ты сама сказала: их любишь, а они умирают. Если смерть кролика так тягостна… — Он замолчал, потрясенный промелькнувшим в сознании ужасным видением хрустящих костей и крови, девичьих волос и страшных челюстей. Самого монстра он толком не разглядел, но собаке рядом с ним было просто нечего делать.

— По крайней мере можно скорбеть, — произнесла Руфь, пристально глядя ему в лицо. — Джейсон! Скорбь — самая сильная эмоция, которую способен испытать человек, ребенок или животное. Это хорошее чувство.

— Что же в нем хорошего? — грубо спросил Джейсон.

— Скорбь заставляет человека забыть о себе. Выйти из собственной скорлупы. К тому же нельзя испытать скорбь, если не было любви. Скорбь — это то, что остается, когда любовь уходит. Ты меня понимаешь, я знаю. Просто ты не хочешь об этом думать. Таков завершенный цикл любви: любить, потерять, скорбеть, оставить и, наконец, полюбить снова. Пойми, Джейсон, скорбь — это сознание того, что ты остаешься один. А быть одному — предназначение каждого живого существа. Смерть — великое одиночество. Помню, я первый раз обкурилась марихуаны. Это был не косяк, а водяная трубка. Дым был такой приятный, что я не сообразила, сколько я выкурила. Неожиданно я умерла — не надолго, всего на несколько секунд. Весь мир, все ощущения исчезли. Причем это было не так, как если бы я просто осталась одна, потому что тогда все равно поступает информация от собственного тела. Исчезла даже тьма. Все прекратилось. Безмолвие. Ничего нет. Пустота.

— Наверняка в курево добавили какой-то дряни. В те времена многие так делали.

— Да. Мне повезло, я смогла вернуться. Самое невероятное — я ведь много с тех пор курила, но подобного больше не испытывала. Поэтому я и перешла на табак. Так или иначе, то, что я испытала, не походило на обморок, у меня не было ощущения, что я могу упасть, потому что падать было некуда и нечему, у меня не было тела… к тому же не было ни верха, ни низа. Все, в том числе и я сама, просто… — Руфь взмахнула рукой, — исчезло. Как последняя капля из бутылки. А потом пленку запустили снова. Опять начали показывать то, что мы называем реальностью. — Она замолчала и несколько раз затянулась сигаретой. — Я никому раньше об этом не рассказывала.

— Ты испугалась?

Руфь кивнула.

— Сознание бессознательного, если ты еще следишь за моей мыслью. Когда мы умрем, мы этого не почувствуем, потому что смерть и есть утрата всех ощущений. После того случая я не боюсь смерти. Но скорбеть — значит умереть и при этом продолжать жить. Другими словами, это самое сильное, самое абсолютное из всех доступных нам ощущений. Иногда… Я готова поклясться, что люди не созданы для таких вещей, это слишком величественно… Ты разрушаешься от переполняющих тебя эмоций. Но я хочу испытывать скорбь. Чтобы были слезы.

— Зачем? — удивился Джейсон. Он всегда стремился избегать подобного. И если оно начиналось, говорил себе: пора сматываться.

— Скорбь объединяет тебя с тем, что ты утратил, — сказала Руфь. — Это слияние. С любимой вещью или человеком, который ушел. Своего рода раздвоение — ты как бы уходишь, однако какое-то время следуешь за тем, что ты потерял. Помню, однажды у меня была любимая собака. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать лет. Собака заболела, мы отвели ее к ветеринару. Нам сказали, что она проглотила крысиный яд; в ближайшие сутки станет ясно, выживет она или нет. Я пошла домой, около одиннадцати вечера не выдержала и уснула. Ветеринар должен был позвонить утром и сообщить, пережил ли Хэнк эту ночь. Я проснулась в половине девятого и попыталась собраться перед звонком. Пошла в ванную, хотела почистить зубы… и вдруг увидела Хэнка. Он медленно, с достоинством поднимался по невидимым ступенькам. Пересек по диагонали всю комнату и исчез в правом верхнем углу. Ни разу не оглянулся. Я поняла, что он погиб. В этот момент зазвонил телефон. Ветеринар сообщил, что Хэнк сдох. Но я видела, как он поднимался вверх. Конечно, я испытала невыразимое горе, я перестала себя ощущать и последовала за ним, вверх по проклятым ступенькам.

Некоторое время они оба молчали.

— Потом, — продолжила Руфь, — горе отступает, и ты возвращаешься в реальный мир. Но уже без того, кого любишь.

— Тебя это устраивает?