Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Как и до революции, авторы-рабочие писали о побеге на природу из города, с фабрики. Бывший токарь А. П. Бибик в автобиографии, написанной в 1920-е годы, поведал о «неудержимой, болезненной тяге в лес, на реку»[367]. Как правило, речь шла не о ностальгии по утраченному деревенскому детству: Бибик родился в Харькове в семье рабочего. Правда, уже в юности начал сбегать в лес и на реку. Эта тоска и побеги, по его словам, сыграли решающую роль в формировании его личности: «Лес и река на всю жизнь остались для меня источником прощения и радости». Творчество писателей-рабочих свидетельствует, что в своих настроениях Бибик был не одинок. П. Орешин также писал, что мечтает вырваться из окружения железа и кирпича, уехать из города, где он «совсем разучился писать стихи», и вернуться в деревню (он говорит о возвращении, хотя родился в городе), туда, где вместо «чумазого завода», кирпичных стен, брызг металла – звезды, леса, простор полей [Орешин 1923b; Орешин 1923а; Орешин 1918е; Орешин 1923с]. Подчеркивая феминные коннотации природы, И. Ерошин в стихах, опубликованных в главном сборнике Пролеткульта «Завод огнекрылый», описывал, как он уехал из города и бросился на землю, которая подобна улыбчивой, ласковой девушке, матери, которая встречает его дома, а также музыке и любви [Ерошин 1918d]. Другие авторы – среди них Герасимов и Платонов – мечтали о том, чтобы рабочие хотя бы изредка выбирались после работы на природу, в окрестные сады, под теплые лучи весеннего солнца или под ночные звезды [Герасимов 1919f; Платонов 1919а; Полетаев 1920b]. Для авторов коллективного рассказа «Глухарь» главный результат забастовки заключался в том, что она дала рабочим передышку. Герой рассказа, рабочий по фамилии Углов, наслаждается свободой, греясь на солнышке, слушая плеск серебристой реки, звуки музыки и природы[368].

Поражает, как часто рабочие писатели воображали себя на природе, – конечно, это всегда была ласковая природа, исполненная красоты и духовности. Особенно много таких произведений после революции встречается у «писателей из народа», принадлежавших к старшему поколению, а также у тех авторов, которые, в силу народнических политических убеждений, относили себя к «народным», или крестьянским писателям. Эти авторы особенно часто признавались в «страстной любви» к природе и превращали свои сочинения в идиллические пасторали, полные вздохов, «ароматов» полей и дубрав, природных красот и невинных радостей – пробежаться по лесной тропинке, поплавать в реке[369]. Однако даже у самых «урбанизированных» рабочих писателей, связанных с Пролеткультом, «Кузницей» и другими объединения – ми пролетарской культуры, тоже регулярно рождались стихи о полях и лесах, зорях и бурях, мерцании звезд, кострах на берегу Волги, широких степях, ярком солнце и музыке ветра[370]. Даже самые известные рабочие писатели – коммунисты, включая тех, которые заслужили репутацию певцов города и завода, признавались, что питают страсть к природе. Как выразился П. Бессалько (в прошлом металлист), «мало кто подозревает, как страстно, до боли, любят природу люди “со стальными мышцами и железной кровью”» [Бессалько 1919с: 13]. К примеру, у А. Маширова, которого П. Бессалько назвал «одним из самых сознательных поэтов рабочего класса» [Бессалько 1919с: 13–14], встречается немало лирических пассажей про сирень, ласковый весенний ветерок, теплые лучи солнца и т. д. [Самобытник 1918с; Самобытник 1918d]. Такая пасторальная лирика, обычно связанная с нарративом о рабочем-мужчине, который стремится к природе-женщине, была очень распространена среди «сознательных» авторов-рабочих. Ее можно встретить, например, в песнях о весне, написанных Герасимовым и Кирилловым во время Гражданской войны, в лирических стихах Платонова о ночи, реке и природе, в стихах рабкора Кавказского о красоте цветов и деревьев, об ароматах полей, написанных во время НЭПа[371]. У некоторых рабочих писателей пасторальные мотивы с течением времени усиливались. Как заметил критик о произведениях Кириллова начала 1920-х годов, в них «все острее выступает запах цветов, полей» [Львов-Рогачевский 1927b: ПО]. Это пасторальное настроение сохранялось и углублялось, поскольку имело эмоциональную и интеллектуальную подоплеку. Как издавна повелось, к описанию природы побуждали не реальные воспоминания или тоска по пережитому прошлому, а попытки дать эмоциональную и интеллектуальную оценку настоящему. Природа предоставляла воображаемое убежище и способ высказывания.