Промельк Беллы

Например, в сцене первого акта, когда Герман и Томский идут по аллее, навстречу им выезжают скульптуры Летнего сада, создавая эффект прогулки. Такое решение использовалось в четырех из семи сцен оперы. Обозначение места действия я передавал весьма условно: скажем, в сцене “Спальня графини” на заднике существовал лишь ритм черных бархатных прямоугольников (портретов) на черном атласном фоне – игра черного матового на черном блестящем с помощью света. Мои предложения встречали сопротивление со стороны дирекции, но в конце концов авторитет Покровского взял верх.

Работа с Анатолием Эфросом. Ростислав Плятт, Фаина Раневская

В 1969 году мне позвонил Анатолий Васильевич Эфрос и предложил делать с ним пьесу известного драматурга американки Вины Дельмар “Уступи место завтрашнему дню” для Театра им. Моссовета. (В дальнейшем пьеса получила иное название, которое ей дал театр, – “Дальше – тишина”, это последние слова в “Гамлете”.) Предложение было мне интересно не только потому, что это был Эфрос, а еще и потому, что в спектакле были заняты замечательные актеры – Фаина Раневская и Ростислав Плятт.

Я хорошо помню начало работы с Эфросом. Он спросил:

– Боря, какое у тебя впечатление от пьесы?

– Здесь отсутствует эффектный материал. Надо не врать, сделать это максимально достоверно.

Эфросу очень понравилась эта моя фраза, и он ее многократно повторял:

– Надо не врать!

Оформление спектакля было внешне неброским. На сцене был настлан второй уровень пола, на нем сделаны пять поворотных кругов, на каждом стояла конструкция. На одном – из трех образующих треугольник шкафов, на другом – какие-то шифоньеры, где-то стол и стулья, к нему примыкающие, и кресла, направленные в разные стороны. Круги поворачивались, перед зрителем возникали новый шкаф, новая кушетка, новый стул, и таким образом обозначалась смена места действия. Над каждым кругом висела люстра, которая тоже поворачивалась. В финале круги и люстры над ними вертелись в ритме общего ностальгического вальса, создавался зрительный эквивалент музыкальной теме спектакля.

Эфрос настолько был сосредоточен на решении психологических проблем, что малейший сценический эффект его раздражал. Да и творческое содружество выдающегося режиссера с выдающимися актерами было непростым: актеры так называемой старой школы не всегда соглашались с требованиями режиссера. Но в итоге вышел прекрасный спектакль, долго украшавший репертуар Театра им. Моссовета, сохранившийся благодаря телевидению.

С Ростиславом Пляттом я был хорошо знаком – незадолго до этого мы ездили в туристическую поездку в Англию, где жили в одном номере. В нашем с ним дружеском общении всегда царил юмор.

Плятт изумительно показывал Джеймса Бонда из модного тогда фильма. Он и одевался в чисто английском стиле. Носил темный костюм в полоску, белую рубашку с бабочкой-самовязом, который каждое утро собственноручно завязывал. Из верхнего кармана пиджака выглядывал платочек, гармонировавший по цвету с бабочкой. Его излюбленным головным убором был котелок, который он в помещении снимал и элегантно держал в руках вместе с длинным зонтом-тростью. Плятт крадучись входил в дверь ресторана, где мы завтракали, мгновенно заворачивал за угол, останавливался и обводил всех подозрительным взглядом. Этого было достаточно, чтобы английские официанты давились от смеха – настолько узнаваемой была повадка агента 007.

Наша новая встреча с Ростиславом Яновичем состоялась в театре в присутствии Фаины Раневской, и она с изумлением увидела, как Плятт, встретив меня, воссоздает образ секретного агента. Замечательная актриса мгновенно отреагировала, стараясь подыграть Плятту. Это было началом нашего дружеского общения, длившегося в течение всей работы над спектаклем.

Работая над декорациями, я громоздил на шкафы различный хлам – старые велосипеды, детские корыта, кресла-качалки, сундуки, фрамуги, рамы для картин, сломанные стулья – такой всемирный набор предметов, вышедших из употребления и хранящихся в коридорах и кладовых в старых запыленных квартирах. Фаина Георгиевна сначала искренне испугалась этих пирамид, но тут же с юмором заметила:

– Я признаю все виды любви, но чтобы на сцене совокуплялись качалка и велосипед – такого я еще не видела!

Через какое-то время второй режиссер стала меня ловить и при каждой встрече настойчиво говорить, что Фаина Георгиевна ждет меня у себя дома, чтобы обсудить ее костюмы в спектакле.

Я постоянно куда-то спешил и не придавал значения этим приглашениям. Наконец я понял, что дольше откладывать визит уже невежливо. Совершенно взмыленный – весь день по жаре, по раскаленным московским улицам, – я подъехал на своих “жигулях” к высотке на Котельниках и, найдя квартиру Раневской, позвонил. После значительной паузы дверь открылась, и я увидел Фаину Георгиевну с прекрасно уложенной прической, всю в черном, с бриллиантовыми серьгами и кулоном на груди. Она грациозным жестом предложила мне войти и пригласила за стол. Шторы в комнате были закрыты, царил полумрак.