Промельк Беллы

Тогда же, в 1997 году, мы с Беллой были свидетелями торжества Юрия, который выставил свои картины, графику и скульптуру в галерее на Мэдисон-авеню. Для русского художника это был подлинный триумф: будучи эмигрантом и не имея устойчивых связей с критиками, заинтересовать дилеров престижной галереи в престижном районе Нью-Йорка считалось большой удачей. То, что Красный “обрел свое лицо” как станковист, было значительным художественным свершением. А то, что Юрий занялся скульптурой, потрясло меня, как с творческой, так и с практической стороны дела: произвести отливку скульптуры в Нью-Йорке было технически не просто и требовало немалых денег.

В России Красный работал только как книжный график, и когда порой мы беседовали о возможности делать станковые работы, разговоры увядали: мы не были уверены в том, что у Юрия это получится. Тем более было отрадно видеть работы маслом на холсте и литографии с типичными для Красного персонажами – мужчинами в котелках и дамами в шляпках, с огромными бюстами и наивными голубыми глазами.

В скульптуре Красный отразил тоже даму с крупными формами, стоящую на четвереньках, но при этом опирающуюся на обрубки рук и ног, с тоненькой сигаретой во рту и отстраненным выражением лица. Эта вещь имела огромный успех, и знаменитый русский галерейщик Нахамкин заказал Красному эту скульптуру в огромном размере для своей виллы под Нью-Йорком.

В дальнейшем, памятуя об успехе этой экспозиции, я затеял нашу совместную с Юрием и Левой Збарским выставку в Санкт-Петербурге в Русском музее, о которой я уже писал. Добавлю только, что в порядке подготовки к ней Красный приехал в Москву и после моих настойчивых просьб и долгих проволочек создал пять картин размером 100 на 120 сантиметров, одна из которых была приобретена Русским музеем, и таким образом имя Юры пополнило анналы знаменитого собрания живописи.

С моим другом Левой Збарским дело обстояло сложнее, потому что он не смог прислать из Нью-Йорка свои работы, и мне пришлось по крупицам собирать его вещи у друзей и знакомых.

И снова о Леве Збарском

Трудно мне писать о Леве. Его присутствие в моей жизни, особенно в молодые годы, было разлито в воздухе нашего общего сосуществования.

Мы встречались, как правило, утром на нашей стройке (я имею в виду строительство мастерской) и после разборок с рабочими ехали обедать в какой-нибудь ресторан, чаще всего один из клубных ресторанов: Дом журналистов на Суворовском бульваре, или Дом актера (ВТО) на Пушкинской площади, или, наконец, ресторан Дома кино на углу Васильевской улицы.

Мы довольно торжественно обедали и по ходу этого ритуала обрастали друзьями, стекавшимися к нам из-за других столиков. Наше безалаберное дневное существование, которое заканчивалось довольно поздно, проходило в театрах и театральных мастерских, в издательствах, в каких-то мелких делах и проблемах. После всего, уже вечером, в мастерской мы садились и начинали трудиться, заступали “в ночное”. Мне это было особенно трудно, потому что я – “жаворонок”, но тогда мы устанавливали для себя такое расписание. К тому же получалось, что времени до сдачи работы не оставалось. Сейчас я с некоторым изумлением вспоминаю эти бессонные ночи, целиком посвященные упорному рисованию. В какие-то моменты казалось, что у меня начинаются галлюцинации, – я засыпаю прямо за столом. Но через короткое время я приходил в себя и снова начинал рисовать. Я особенно помню наши ночные бдения весной, в майские дни.

Лева, который проявлял железную стойкость, но тоже измученный усталостью, с красными воспаленными глазами, где-то в районе шести часов утра заявлял:

– Больше всего я ненавижу пенье птиц!

Чириканье невинных созданий ассоциировалось с тяжелейшей бессонной ночью…

Наше сотрудничество крепло, мы поверили в свои силы и начали договариваться в издательствах “Искусство” или “Советский художник” о заказах на большие книги, предлагая собственные темы. Так появились издания, о которых я уже писал и в которых нам удалось пробить брешь в цензуре: альбом “Советский цирк” и книга Н. Эльяша “Поэзия танца”.

Последней нашей совместной с Левой работой стало оформление Российского павильона на Всемирной промышленной выставке в Японии. Коллектив художников, работавших над этой темой, возглавлял, как я уже упоминал, Константин Рождественский, опытный человек, сделавший на своем веку много ответственных выставок. По моему мнению, Константин Иванович был очень крупной фигурой в своем деле. Щеголеватый шестидесятилетний джентльмен, всегда безупречно одетый – в тройку коричневого цвета, белую рубашку с галстуком и очки в золотой оправе. Да еще представьте мощную стать.

Я пристально следил за тем, как он рисовал свои наброски на какой-нибудь случайно попавшейся бумажке: небрежно, иногда держа карандаш в пальцах щепотью за тупой кончик. Эти инфантильные наброски тем не менее точно выражали его мысль и несмотря на кажущуюся беспомощность всегда служили руководством к действию.