Промельк Беллы

Я чувствую, что Боря уже говорит, что “эта сука (т. е. я) не может тоже, как и все, написать по делу”. Но я действительно не занимался делами. Я хочу сначала поехать, сделать работы, устроить выставку или там, или здесь. Без картин разговаривать бесполезно, а фотографии не продашь. <…> Одновременно с выставкой делается реклама. Если выставки проходят хорошо, то Маршан может заключить договор (они бывают самого разного характера – все покупает, платят зарплату и комиссионные с продажи и т. п.). Но все это можно делать, только имея готовые работы. Ребята, скоро напишу вам подробно оттуда.

Уже 5 часов утра, а мне вставать в 8, ехать в аэропорт.

Целую всех вас крепко.

Привет всем знакомым

Лева

К этому могу только вспомнить смешную деталь, о которой стало известно значительно позже из разговоров с Левой. По его словам, одним из важных для себя визитов в Париже была заранее намеченная встреча с Надей Леже, женой знаменитого художника Фернана Леже, в надежде на ее помощь.

Когда в Москве мы обсуждали наши нехитрые связи, которые могли бы помочь человеку, оказавшемуся в эмиграции на Западе, то одним из первых имен в этом списке значилась Надя Леже, известная парижская дама и патронесса, помогавшая русским эмигрантам. Встречаясь с ней в Москве, Лева пробовал намекнуть, что в скором времени тоже может оказаться в подобной ситуации. Тогда она оставила это без внимания, вероятно думая, что известные московские художники не бедствуют. По рассказу Левы о встрече с ней в Париже, когда он предстал перед ее очами, она в ужасе всплеснула руками и воскликнула:

– Боже мой, Лева, что вы наделали? Зачем вы сюда приехали? Ничего, я поговорю в советском посольстве, и вам помогут вернуться обратно!

Попасть в более абсурдную ситуацию Лева не мог себе вообразить.

Живя в Москве, я смутно представлял себе, как существуют в Израиле Лева и Красный. Знал только, что у Левы была выставка, которая не дала финансового результата. Свои последние деньги, вырученные от продажи старого автомобиля, Лева потратил на рамки для картин.

Мы с Беллой впервые выехали за границу в 1977 году по приглашению Марины Влади и Володи Высоцкого. Впечатлениям от парижских встреч с ними и пребыванию в прекрасном Париже посвящена отдельная глава этой книги. Но когда мы оказались заграницей, первым движением моей души было позвонить в Израиль Леве. В то время люди, прощаясь перед отъездом на Запад, не верили, что встретятся когда-нибудь снова.

Денег у нас с Беллой не было, а как только мы оказались у кого-то из знакомых, я попросил разрешения позвонить в Израиль по номеру, который я бережно хранил. Мне ответил дядя Левы Бенджамин. Это был голос старого еврейского человека, который обстоятельно записал мое имя и фамилию, чтобы сообщить Леве. Я попросил передать Леве, чтобы он мне перезвонил. Дядя Бенджамин, сделав значительную паузу, спросил с сильным еврейским акцентом:

– А кто будет платить?

Эта фраза произвела на меня сильное впечатление: я в мгновение ока понял, как трудно живут люди в этой стране. За мимолетным ощущением стояла правда жизни, от этого нельзя было отмахнуться. Конечно, Лева мне вскоре перезвонил, и я был искренне рад услышать его голос, возникающий из небытия. По телефону мы быстро оценили неожиданную ситуацию с нашим приездом в Париж. В дальнейшем мы уже перезванивались, и я писал короткие письма Леве не только из Парижа, но и из Штатов, куда мы с Беллой вскоре отправились.

Перебравшись, наконец, из Израиля в Штаты, на первых порах пребывания в Нью-Йорке Лева был удачлив и стал владельцем прекрасного лофта. Причем деньги на это были взяты в долг. И пришла пора расплаты. Надежда на то, что за это время удастся что-то продать из своих работ, не реализовалась. И, как ни грустно, Леве пришлось расстаться с мастерской. Причем лофт он продал дороже, чем купил, и это дало ему возможность острить, что он стал не единственным русским нового поколения, кто сделал в Америке бизнес. Но это был грустный юмор, потому что даже во сне трудно себе представить, какие сейчас цены на помещения в этом районе Нью-Йорка.