Промельк Беллы

Когда Булат в последние годы работал в комиссии по помилованию, ему было очень трудно принимать в этом участие, читать бесчисленные бумаги. Он ходатайствовал именно о помиловании, был против смертной казни. Булат всегда просил не для себя и мне говорил: “Когда будешь просить за кого-то, можешь подписать: «Белла и Булат»”.

Я просила за многих. Сейчас у меня на столе лежит письмо президенту с просьбой вернуть российское гражданство Ирине Ратушинской. Письмо это подписано мной – и Булатом.

…У Булата есть одно посвящение мне в “Песенке о кабинетах моих друзей”. Помнишь, где про “дождичек удач”:

Что-то дождичек удач падает нечасто.
Впрочем, жизнью и такой стоит дорожить.
Скоро все мои друзья выбьются в начальство,
и тогда, наверно, мне станет легче жить.

Робость давнюю свою я тогда осилю.

Как пойдут мои дела, можно не гадать:
зайду к Юре в кабинет, загляну к Фазилю,
и на сердце у меня будет благодать.

Зайду к Белле в кабинет, скажу: “Здравствуй, Белла”.

Скажу: “Дело у меня, помоги решить”.
Она скажет: “Ерунда, разве это дело?..”,
и, конечно, мне тогда станет легче жить.

Там сначала Юра Давыдов у Булата: “Зайду к Юре в кабинет”, потом Фазиль. Ты все думал, что Юра – это Трифонов, но я это категорически опровергаю. Булат не был близок с Трифоновым. Ценил его, но никогда не был близок. Считаю, что Давыдов – очень интересный историк, у него было много исторических открытий, даже про Поварскую улицу. И со строчкой из Бориса Леонидовича в названии очень хорошая была вещь – “Глухая пора листопада”. Нет, он был замечательный. Булат очень ему доверял.

В один из последних мартовских дней 1996 года вечером позвонила взволнованная Ольга Окуджава и сказала, что Булата увезли в реанимацию больницы Склифосовского с подозрением на инфаркт.

Утром мы с Беллой помчались в больницу. Этот день приходился на воскресенье, машин было мало, доехали быстро. В цветочном магазине стояли растерянные. Нам казалось, что покупать букет неправильно, поскольку в реанимацию с цветами просто не пускают. Ограничились покупкой одной розы, а когда встал вопрос, во что ее поставить, вспомнились строчки Булата:

В склянке темного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
гордо и неторопливо…

В машине как раз оказалась такая бутылка, и Белла поставила туда розу. Получился привет Булату в его же стиле. (Увидев подарок, он тут же догадался, что помогло нам сделать выбор.)

Врачи узнали Беллу, и нас пустили в реанимационную палату. Булат, очень слабый, худой и изможденный, был приветлив. Он сказал, что прошлым вечером писал посвящение Белле, дописать не успел и оставил его на письменном столе. Нам удалось поговорить – спокойно и обстоятельно, как редко удавалось прежде. Врачи просили особенно не задерживаться, и мы, несколько успокоенные, вскоре ушли.

Домой возвращаться не хотелось. Белла гулять просто не умела, поэтому решили пойти в наш “клуб”, ресторан Дома кино. Он, оказалось, еще закрыт. Тогда, не долго думая, пошли в расположенный неподалеку восточный ресторан “Кабанчик”.

Я твердо сказал, что так рано выпивать не будем, и стал заказывать закуски. Белла мрачно следила за тем, как накрывают стол. Она была особенно прекрасна в тот день – в огромной роскошной шляпе из соломки, украшенной множеством цветов, искусно сделанных из какого-то прозрачного материала. Лицо прикрывала прозрачная вуаль с мушками.