Промелькнувший метеор (книга 1)

Самым грустным и тяжелым было прощание с Зейнеп. Черные, как смоль, большие, чуть выпуклые глаза ее затуманились. На длинных изогнутых ресницах дрожали капельки слез. Дрожали и не скатывались. Она склонила голову, скрестила руки и тихо шепелявила, проглатывая «р».

— Мой торе, твоя воля быть моим или не быть моим. Но я до самой смерти твоя. А если тебя для меня не станет, не будет и меня для мира.

Чингиза позвали, минуты прощанья кончались. Зейнеп так и застыла в горести, не вышла за порог. И Чингиз думал о ее последних словах, возвращаясь к ним не раз в долгие дни похода. Что это значит — «не будет и меня для мира?» Неужели она может умереть? Умереть, как Диль-Афруз? Какие испытания посылает мне судьба! Почему мне встречаются девушки, готовые наложить на себя руки?

… Два года походной жизни подходили к концу. В отряде Шамрая Чингиз возмужал, приобретая не только военную сноровку, но и основательно раздумывая над своим будущим. Много было в походе тяжких дней, победа давалась нелегко. Только через два года войско Кенесары после кровопролитного боя было отброшено к берегам Сырдарьи, сражаться дальше с мятежным султаном и одолеть его предстояло уральским казачьим частям.

Карательный отряд Шамрая возвратился в Омск. Их встретили хорошо: Шамрай был произведен в полковники, Чингиз — в подполковники.

В степи было еще тревожно. Опасность новых вспышек восстания, особенно в окрестностях Кусмуруна, заставляла власти принять предупредительные меры. Возник проект создания нового Кусмурунского казахского округа со строительством военного укрепления на берегу озера. Туда прочили начальником полковника Шамрая, а Чингиза предложили назначить ага-султаном.

До утверждения проекта и Шамраю и Чингизу предоставили отпуск для отдыха.

Чингиз подумал и решил сначала ехать не к Зейнеп, находящейся не так далеко от Омска, а к Айганым, в глубинную степь, в Срымбет.

Чувствами он рвался к Зейнеп, но к матери — разумом и сыновьим сердцем.

Он рано лишился отца, почти не знал его ласк и забот. Его растила, воспитывала мать. Перед ней он считал себя в неоплатном долгу.

Вся жизнь матери была перед ним как на ладони. Он знал о ней столько хорошего, но теперь начинал понимать и плохое.

Чингиз догадывался, почему его мать, едва перешагнув сорок лет, так быстро начала стариться. В этом возрасте женщины, и степные и городские, выглядят еще хорошо, если, конечно, их не подтачивает болезнь. Чингиз вспоминал мать Диль-Афруз Гульхан. Ровесница его матери, Гульхан выглядела прекрасно. Статная и свежая, она могла привлекать как женщину. Она была в расцвете сил. Еще морщинки не появились на гладком и румяном ее лице. Но разве Айганым жилось хуже? Разве у Айганым было больше изнуряющих забот? Или омский воздух целебнее степного и городская пища лучше аульной? Нет, Айганым жилось легче, богаче, привольнее! Уважение и почет тоже не укорачивают жизнь. Их-то и не доставало Гульхан и хватало в избытке Айганым. Почему же все-таки так случилось?

Однажды степной акын сказал:

Полунамек сильней прямых обид.
Он как больного колика страшит.

Чингиз пришел к убеждению, что здоровье матери, ее дух и волю сокрушили бесчисленные полунамеки.

Без мужа баба, — есть такие толки,—
Беспомощна, как нитка без иголки.

Должно быть, оттого, что Айганым рано овдовела, да еще потому, что сама едва ли была до конца безгрешна, кого только ни припутывали к ней — русских и казахов, и знатных и незнатных, и молодых и старых. Самый малый слух охотно подхватывали сплетники и сочиняли целые истории. Аульные бездельники всем на потеху добавляли в эти истории новые подробности. Находились и умелые шутники-рассказчики, которым ничего не стоило передавать сочиненную сказку в лицах, на разные голоса, с такими жестами и мимикой, что слушатели смеялись до слез.

Узнавала об этом и сама Айганым. Непристойные россказни доходили и до ее детей. И до Чингиза, жившего далеко от матери в Омске.

Тогда он не придавал сплетням большого значения, а теперь не сомневался в том, что вместе с настоящими бедами эти постоянные насмешки преждевременно состарили его мать.

Она болела еще тогда; еще тогда ее, грузную, потучневшую, мучали одышка и сердцебиение. Но то, что она совсем слегла, одолеваемая тяжелой болезнью, Чингиз узнал только в дни своего возвращения в Омск из похода на Кенесары. Нашлись аулчане-очевидцы, сомневавшиеся в том, что она долго протянет. И Чингиз поспешил в Срымбет, чтобы застать ее живой, чтобы получить материнское благословение.

Айганым почти не вставала с постели. За эти два года она так изменилась, что Чингизу стало не по себе. Приезд сына пробудил на некоторое время ее угасавшие силы. Хотелось поговорить о его дальнейшей судьбе, рассказать ему, что происходит вокруг.

И в Срымбете и во всем Кокчетавском округе произошло много событий. Со слов матери и от близких людей Чингиз скоро разобрался во всем.