Прометей № 2

Еще более убедительны были последствия «демократии» в экономической и социальной областях. О трагедии жесточайшего голода в конце осени 1794 г. и особенно зимой и весной 1795 г. уже говорилось. Если при якобинцах, в тяжелейших условиях зимы 1793–1794 годов, когда огромные ресурсы приходилось отвлекать для нужд армии, и снабжение городов продовольствием было чрезвычайно затруднено, всё же специальные меры правительства (прежде всего «максимум») гарантировали обеспечение бедняков предметами первой необходимости[93], то теперь, когда крупная буржуазия утвердилась у власти, санкюлоты были отданы на произвол спекулянтов. «Конвент имел на одно мгновение мужество декретировать уничтожение пауперизма… Результат был тот, что на свете стало одним постановлением больше и что спустя один только год после этого Конвент был осаждён изголодавшимися женщинами»[94] — писал Маркс, имея в виду ещё меры робеспьеристского Конвента — «максимум» и «вантозские декреты» — и народные восстания в жерминале и прериале 1795 года.

О поражении восстаний, о казни депутатов «вершины» и санкюлотов — вожаков инсургентов — Бабёф узнал в аррасской тюрьме. Там же узнал он, что от голода умерла его маленькая дочь… Этот страшный двойной удар мог бы сломить любого, но Бабёф, при всей его гуманности и «чувствительности», обладал несокрушимой душевной стойкостью: он не позволил себе тратить силы на горе, когда надо спасать революцию. Вот замечательные строки из его письма к Фуше[95] (которого Бабёф тогда считал единомышленником[96]): в связи с «катастрофой 12 жерминаля» Бабёф пишет, что нам необходимо «обменяться с тобой мыслями относительно недавно проигранного нами крупного сражения. Это бедствие может оказаться непоправимым. И ты, и я, да и все патриоты не должны закрывать глаза на то, что нам следует опасаться его последствий. Значит ли это, что мы должны впасть в уныние? Нет! Именно перед лицом великих опасностей раскрываются гений и мужество…»[97]

На очереди была разработка идеи восстания в новых условиях — от первоначального варианта «плебейской Вандеи» (расширяющегося очага партизанской войны в провинции) до окончательного — плана создания в центре, Париже, конспиративной революционной организации. На очереди было завершение теории построения будущего бесклассового коммунистического общества как «общества совершенного равенства». Как выше было сказано, это общество, по крайней мере в переходный период, отнюдь не блистает политической демократией, напротив, в нем с предельной полнотой воплощены принципы революционной диктатуры. И хотя знаменитый «Декрет об управлении» был написан весной следующего, 1796 г., к пониманию необходимости жёсткой революционной власти Бабёф пришел уже в период своего тюремного заключения весной и летом 1795 г. Тогда же он по-новому оценил и значение якобинской диктатуры, о чем свидетельствует выпущенный им сразу после освобождения по амнистии № 34 «Трибуна народа», где переворот 9-го термидора назван «катастрофой»[98] («революция шла вперёд до 9 термидора и… с тех пор она начала отступать»[99]), а вожди якобинского правительства характеризуются как люди, «которые чрезвычайно возвышались над другими обширностью своих знаний и своим человеколюбием»[100], как «архитекторы» «здания всеобщего счастья»[101] и т. п. Возможно, такая оценка была дана не без влияния новых друзей, с которыми Бабёф познакомился в тюрьмах — Буонарроти, Жермена, Дарте и других бывших робеспьеристов, однако решающие выводы он сделал еще до встречи с ними — к этому подвела сама жизнь.