Прометей, или Жизнь Бальзака

Вся Европа знала, какую власть над женскими сердцами давали Листу его гениальное дарование, его красота и рассказы о его победах. Госпожа Ганская, которая вела дневник, признается в нем, что визит прославленного музыканта взволновал ее. Она присутствовала вместе с дочерью на первом концерте и была опьянена. Лист несколько раз навещал ее, а перед отъездом в Москву простился с нею так проникновенно, что она растрогалась. Повинуясь пылкому темпераменту, свойственному Ржевусским, толкавшему их на риск, верная своему культу знаменитостей и стремлению проповедовать, она написала Листу письмо. Переписка с ним могла бы завести ее далеко, но этот музыкант и донжуан вернулся из Москвы, по уши влюбленный в некую молодую женщину, совершившую там ради него множество безумств. Раздосадованная госпожа Ганская напомнила ему уроки прошлого, заговорила о его бегстве с Мари д'Агу и их разрыве. "Не беспокойтесь, - важно ответил Лист. - Я стал рассудительнее. Если мне вздумается похитить чью-нибудь жену, то я прихвачу с ней и мужа". Лист готов был сочетать свое московское приключение с петербургской интрижкой. Он принялся настойчиво ухаживать за Эвелиной, и она почувствовала, что не очень уверена в себе. В дневнике она писала:

"Лист среднего роста... У него прямой нос красивого рисунка, но лучше всего у него рот - в нежных его очертаниях есть что-то удивительно милое, я бы сказала даже - ангельское. Он натура необыкновенная, и мне интересно изучать его. В нем много возвышенного, но есть у него и черты, достойные сожаления, ведь человеческая душа - отражение природы во всем ее величии, но увы, и в ужасах ее. Ему доступны возвышенные порывы, но тут же его подстерегают пропасти, черные бездны... и впереди у него еще не одно крушение, в которое он вовлечет и других... В общении с Листом есть весьма опасная сторона. Он украшает то, что достойно осуждения, и, когда он ведет речи по сути своей ужасающие, безнравственные, люди невольно улыбаются и думают, что такой гениальный художник имеет право совершать безрассудства... и его извиняют, ему даже рукоплещут, любят его..."

Очень скоро эти жеманные любезности сменились настоящим любовным поединком. Ева старалась держать Листа на почтительном расстоянии, он упрекал ее в чопорности. Когда настало время уезжать из России, он пришел проститься. "Он взял мою руку, поцеловал ее и долго не выпускал. Я тихонько приняла руку, сказав ему: "Поверьте мне, Лист, лучше вам больше не приходить. Пусть это будет наша последняя встреча". Поведение весьма благоразумное, но Бальзак все же пришел в ужас и теперь уж, если и говорил своей любимой о Листе, то только как о "бедном Листе", которому госпожа д'Агу после десятилетней связи и рождения троих детей предпочла Эмиля де Жирардена. "Будь осторожна в письме к Листу, если будешь писать ему, ты и представить себе не можешь, как он упал во мнении общества..." Великий исследователь любви порою проявлял поразительную наивность.

Ничто так не привязывает, как ревность. Более чем когда-либо Бальзаку хотелось поехать в Санкт-Петербург, прежде всего для того, чтобы увидеться со своей Евой, которую он опять страстно желал, зная, что теперь она свободна и доступна для него; а кроме того, он собирался помочь ей выиграть судебный процесс. Бальзак знал, что он знаменит в России, считал себя хорошим адвокатом и вообразил, будто его ходатайство перед царем может иметь решающее значение. Эвелина Ганская совсем не желала, чтобы он хлопотал по ее делу. "Сидите себе спокойно, никуда не ездите и предоставьте все делать мне самой". Ганская, гораздо больше полька, чем русская, отнюдь не была в восторге от тирании императора и в тайном своем дневнике писала об "уклончивом взгляде раба".

В понедельник 16 мая 1843 года Бальзаку исполнилось сорок четыре года. Он писал Ганской:

"О пресвятой Оноре, ты, коему посвящена в Париже на редкость безобразная улица, охраняй меня как можно лучше в нынешнем году! Постарайся, чтобы не взорвался корабль!.. Сделай так, чтобы пред лицом мэра или французского консула я распростился со званием холостяка, ибо ты знаешь, что в душе я женат вот скоро уже одиннадцать лет".

Он крайне нуждался в опеке своего небесного покровителя. Чрезмерная работа убивала его. Ему приходилось ездить в Ланьи, жить там на бивуаке в типографии, спать на походной койке, потом, перед поездкой в Россию, срочно выполнять свои договора с издательствами и зарабатывать деньги на дорогу.

"Я пью теперь только по три чашки черного кофе в день, но колики в желудке все продолжаются, и жилы набухают, и цвет лица стал землистым! О, как же я хорошо отдохну, как буду ходить дурак дураком, ни о чем не думая, превращусь в петербургского кокни и ровно ничего не буду делать четыре блаженных месяца: июль, август, сентябрь и октябрь! Четыре месяца без газет, без книг, без корректурных оттисков - словом, никаких трудов, кроме тех, которые вы мне приберегли! Но я хотел бы пожить тихонько, поменьше видеть людей, быть где-нибудь возле вас, не ведать беспокойств и существовать, как устрица..."