Прометей № 4

Так могло быть прежде, но этого не произошло сейчас. Смятение эпохи сказалось на свойствах характера будущего народного героя: «В Пугачеве сильно представлен беспокойный, бродяжий, пылкий дух и, сверх того, артистический дар, склонность к игре, авантюре. Пугачев играл великую отчаянную трагическую игру, где ставка была простая: жизнь», – заметил Н.Я. Эйдельман. Поэтому царская служба ему быстро надоела, «захотелось воли», – домысливал историк тогдашние намерения Пугачева, – да тут еще «„весьма заболел“ – „гнили руки и ноги“, чуть не помер³³. Шел 1771 год. До начала великой крестьянской войны остается два года с небольшим; но будущие участники и завтрашний вождь, конечно, и во сне не могли ничего подобного вообразить <…> Если б одолела болезнь Пугачева – как знать, нашелся бы в ту же пору равный ему „зажигальщик“? А если б сразу не объявился, хотя бы несколькими годами позже, – неизвестно, что произошло бы за этот срок; возможно, многие пласты истории легли бы не так, в ином виде, и восстание тогда задержалось бы или совсем не началось. Вот сколь важной была для судеб империи хворость малозаметного казака».

Для понимания особенностей реализации пугачевской самооценки симптоматичен известный казус под Бендерами во время одного из военных походов. У Пугачева была, очевидно, хорошая сабля. Зная, что оружие даруется «от государей в награждение за заслуги», он попытался уверить сослуживцев, будто «сабля ему пожалована потому, что он – крестник государя Петра Первого», умершего в 1725 г., за семнадцать лет до появления на свет Пугачева. «Слух сей пронеся между казаков и дошел до полковника Ефима Кутейникова, но, однакож, не поставили ему сие слово в преступление, а только смеялись». Данный пример показывает, что и на войне, Пугачев стремился не быть в числе последних, «произвесть в себе отличность от других». Он, как и в детстве, пытался демонстрировать «особость», выделиться из общей массы, но пока был готов терпеть насмешливый хохот боевых товарищей.

Событие, которое могло усугубить кризис личной идентичности, произошло во время Семилетней войны. По распоряжению командира Пугачева подвергли телесному наказанию. Позднее он объяснял, что «состоят-де на спине у него знаки <…> от того, что он, Пугачев, жестоко бит был казацкими плетьми во время бывшей Пруской войны, под местечком Кривиллы, по приказанию казачьего полковника Ильи Денисова, за потеряние им, Пугачевым, его, Денисова, собственной лошади». Несомненно, эта жестокость, воспринятая как несправедливость, запали в душу горячего и вольнолюбивого казака. Произошло столкновение двух установок – представлений Пугачева о самом себе, его ожиданий, честолюбивых помыслов с суровой реальностью, мало совпадавшей с высокой самооценкой. Не будь ее, побои (кстати, не последние в жизни) едва ли произвели бы на него большое впечатление, как случилось, например, с яицким казаком Иваном Пономаревым. На допросе он признавался, что «однажды на Яике сечен же плетьми, но за какую вину – не упомню». «Амнезия» Пономарева вполне вписывается в отечественную традицию, в соответствии с которой «наказанье, как бы жестоко оно ни было», принято называть «царской милостью, и, отбыв его, они благодарят за него царя, судью и господина, кланяясь до земли». Потому-то простой казак не помнит, за что его секли, иное дело будущий «всероссийский император».

Наказание Пугачева на языке традиционной культуры означало символическое понижение «незаслуженно высокого», тем более что на спине остались следы, заметные еще накануне его объявления на Яике. Произошла семиотизация тела жертвы, оно само превратилось в знак, став носителем определенной информации. В семантическом контексте эпохи физическое насилие «можно рассматривать в терминах коммуникации – как разновидность использования телесного кода <…> это сигнал, причем безусловный и непререкаемый: его невозможно игнорировать. Следовательно, воздействие на тело может использоваться как средство навязанной коммуникации: способ передать сообщение даже тогда, когда другая сторона не готова или не желает его принять». Такой сигнал интериоризировался на бессознательном уровне, детерминируя последующую эмоциональную реакцию индивидов. Не столько физическая боль, сколько психологическая травма, не исключено, породила в Пугачеве страх перед властью, может быть даже панический, но вместе с тем и острую, болезненную жажду власти.

Осада Уфы пугачевцами. Художник А. П. Лежнев. 2005 г.