Прометей № 4

Побывав среди заволжских староверов, на Иргизе и в Яицком городке, Пугачев узнал подробности недавно подавленного мятежа, и стал подговаривать яицких казаков к побегу на земли Закубанья: «Не лутче ль вам вытти с Яику в турецкую область, на Лобу реку, а на выход я вам дам денег <…> А, по приходе за-границу, встретит всех вас с радостию турецкой паша, и, естьли де придет еще нужда в деньгах войску на проход, то паша даст еще, хотя и до пяти миллионов рублей». Между тем, за Кубанью лежали крымско-турецкие земли, иноверные и, значит, неблагочестивые, на них не распространялась божественная благодать. Поэтому пугачевский призыв – не просто государственная измена, но и святотатственное «дьявольское искушение» на запредельный выход из сакрального локуса святой Руси. Но там, где обычный простолюдин прошлого должен был остановиться в благоговейном трепете, Пугачев, нарушая культурное табу, шел дальше, «маскируясь» в традиционные «одежки». То, что казалось кощунством для старины, становилось возможным сегодня, когда под натиском обмирщенных инноваций мистическое вето традиционной культуры ощущалось уже не так строго. Он неслучайно напомнил собеседникам, что подобным же образом в свое время поступили донские бунтовщики – казаки-некрасовцы, затем ставшие объектом народной идеализации.

В словах Пугачева о некрасовцах, по сути, акцентировалось сложное народное представление о том, что по мере освоения «чужого» пространства, оно способно стать «своим», сакрально насыщенным. В традиционной системе ментальных координат география, таким образом, оказывалась разновидностью этических принципов, а путешествие рассматривалось «как перемещение по „карте“ религиозно-моральных систем: те или иные страны мыслились как еретические, поганые или святые». Как отмечалось в литературе, мифологема пути выступала в таких случаях «не только в форме зримой реальной дороги, но и метафорически – как обозначение линии поведения», целью которого «является не завершение пути, а сам путь, вступление на него, приведение своего Я, своей жизни в соответствие с путем, с его внутренней структурой, логикой и ритмом». Данный мотив четко прослеживается в самозванческой интриге Пугачева, определяя его реальные и легендарные маршруты. Известно, что во время попытки заявить казакам о своем подлинно «высоком происхождении», он рассказывал, что «ходил в Польше, в Цареграде, во Египте, а оттоль пришол к вам на Яик». Сакральная география объявленных путешествий должна была символизировать идею избранничества, органически вытекавшую из деления земель на праведные и грешные. Однако с первого раза наметившееся было «воплощение» в императорской ипостаси не получило развития. По поступившему извету Пугачева арестовали, 4 января 1773 г. доставили в Казань и после допроса заключили в тюрьму. Вопрос о его судьбе рассматривался в Петербурге, где он был осужден на пожизненные каторжные работы в заполярном Пелыме. Но приговор прибыл с трехдневным опозданием. Находясь в тюремном остроге, Пугачев внушил к себе такое доверие окружающих («колодники, также и солдаты почитали меня добрым человеком»), что сумел подстроить успешный побег. Уйдя от преследователей, он уже целенаправленно двинулся к яицким казакам, укрывался на Таловом умете и в других глухих степных хуторах, встречался с участниками недавнего восстания 1772 г. на Яике. В разговорах с ними принимал самое заинтересованное участие, задавая сочувственные вопросы: «Какие вам, казакам, есть обиды и какие налоги?» Горько упрекал собеседников: «Как де вам, яицким казакам, не стыдно, что вы терпите такое притеснение в ваших привилегиях!». И, наконец, объявил себя «третьим императором». В ответ на неожиданное признание «Караваев говорил ему, Емельке: „Ты-де называешь себя государем, а у государей-де бывают на теле царские знаки“, то Емелька встав з земли и разодрав у рубашки ворот, сказал: „На вот, кали вы не верите, щто я – государь, так смотрите – вот вам царской знак“. И показал сперва под грудями, как выше сего он говорил, от бывших после болезней ран знаки, а потом такое ж пятно и на левом виске. Оные казаки, Шигаев, Караваев, Зарубин, Мясников, посмотря на те знаки, сказали: „Ну, мы теперь верим и за государя тебя признаем“».