Промысел божий

Они обошли вокруг машины, поднялись на крыльцо. Свет от какого-то фонаря подсвечивал ступени. Прошли тёмную веранду, вошли в дом. Потом он оказался в знакомой кухне. Сбоку белела огромная печь, в окно вязко тёк жёлтый свет фонаря. оЙми взяла его за руку, заставляя обернуться. Ему показалось, что её глаза светятся сами по себе. Она подвела его к печи и ткнула пальцем в её чрево. Он взглянул. В жерле печи на разостланном одеяле лежал какой-то человек. Похоже, что он спал.

– Ты во сне, Слава, – сказала она, а он снова смотрел в её светящиеся глаза. – Вспомни, ты же уже проделывал то же самое. Ну?

– Я во сне, – он удивлённо осмотрел тёмную кухню, подошёл к окну: – Да как оно у вас открывается? Жарища…

– Не отвлекайся, – оЙми подошла к окну, взялась за створки и распахнула одну из них. Всеслав ожидал порыва ночного свежего воздуха, но ничего подобного не произошло, хотя он видел, как заполоскались на ветру белые тюлевые занавески.

– Ты там, – оЙми показывала рукой на печь. Он недоуменно смотрел на неё. Она улыбнулась ободряюще: – Ну же. Ты уже делал так прежде.

– Что делал?

– Пойми же: тебе жарко. Туда, – она показала на печь вновь, – свежий воздух очень долго не доберётся. Тебе необходимо просто оказаться здесь, там, где ты себя осознаешь.

– Но я и так тут, – он не понимал.

– Ты там, – упрямо повторила она и опять показала на печь. – Ну же, Всеслав. Ты можешь. Ты уже делал так в этой жизни.

…Он открыл глаза. Было очень темно и жарко. Он был весь мокрый от пота. Он вспомнил, что его лежбище в печи и полез наружу. Спустил ноги на пол. Здесь было свежее и не так темно. Он вдруг заметил оЙми, стоявшую посреди кухни. Она усмехнулась:

– Эх, Слава. Ты так и не смог этого сделать.

– Что не смог? – рассеянно спросил он, подходя к распахнутому окну, где вожделенно и призывно развевались занавески. Он встал под свежие струи ветра, отдышался. Рядом стала оЙми.

– Вспомни, что тебе снилось.

Всеслав задумался. Подошёл к ведёрку в углу на низеньком столике, снял крышку, зачерпнул ковшиком воды, жадно принялся пить, проливая на грудь. Поперхнулся.

Он вспомнил, как вот только что стоял посреди кухни и видел себя спящего. А рядом была оЙми и просила его о чём-то.

Он откашлялся, вернул ковшик на место и растерянно посмотрел на оЙми. Она участливо рассматривала его.

– Ты двоечник, Слава. С твоими-то задатками завалить тест. Ты ведь почти всё сделал. Оставалось чуть-чуть.

Лоснящийся от пота Всеслав, как был в одних трусах, добрёл до лавки и сел. оЙми ждала. Не поднимая головы, он зачем-то спросил, хотя вопрос был очень глупый:

– Откуда ты знаешь?

Она не ответила. Вместо этого показала на одну из дверей:

– Там найдешь ванную. Освежись, – и вышла в другую дверь.

Всеслав остался один на лавке посреди залитой жёлтым светом уличного фонаря кухне, медленно осознавая, что странный дом снова торчит в московском дворике, окружённый панельными домами и многоэтажками. А ещё он вспомнил давешнего незнакомца с ноутбуком, и грозу… и больше ничего.

Ещё один экскурс в биографию

Это было очень давно.

Было ему лет около четырёх, но он отчётливо всё помнил. Бабушка Всеслава по отцовской линии, что жила с ними и нянчилась с маленьким внуком, умерла. Родители определили Всеслава в детский сад, куда до этого он ни разу не ходил.

Была поздняя осень, Всеслава одели, и отец повёз его на семейной «Волге» в сад, находившийся в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Там была орава чужих детей, незнакомые взрослые тёти и ужасно невкусная еда. Всеслав безутешно прорыдал весь день и когда увидел маму, пришедшую забрать его вечером, был безмерно счастлив.

На следующий день, когда его разбудили, чтобы вновь вести в сад, он устроил истерику. Родители Всеслава были строгими и принципиальными людьми, поэтому никакие его уговоры на них не подействовали и он вновь отправился с отцом в ненавистное заведение для детей. Он сидел на заднем сидении, прижимаясь горячим лбом к холодному стеклу и проплывающие фонари городского освещения расплывались лучистыми звёздами от слез, непрерывно лившихся из его глаз. Он был сдан на руки незнакомым тётенькам, от которых пахло совсем не мамой и его мучения продолжились.

Он отказался от завтрака, во время игр сидел в самом дальнем углу диким зверьком, а на прогулке пытался удрать, маяча у запертых ворот, за которыми была видна дорожка, по которой они с мамой ещё вчера шли домой. Он был уверен, что найти дорогу домой легко, но сбежать ему так и не удалось. После обеда, от которого у него остался лишь вкус собственных солёных слёз и соплей, всех загнали в огромную спальню для «тихого часа». Всеслав был настолько измучен тоской и рыданиями, что мгновенно уснул, невзирая ни на чужую постель, ни на обилие вокруг других детей, уже начавших дразнить его плаксой.