Промысл Божий в моей жизни

Ведь не напрасно же почитали его святым. Лик его помню еще и сейчас: спокойный, тихо-серьезный, не улыбающийся, простой, немного сутуловатый от старости, с укоротившимися от времени белыми волосами на голове, и небольшою, тоже белою, несколько заостренною бородой. От его вида и сейчас в душе становится серьезно. Жизнь не шутка, а подвиг, борьба... И видно, о. Петр знал это: оттого и не улыбался (по крайней мере нам тогда). Я, невинное дитя, отнесся тоже к нему просто, спокойно, прямо глядя в глаза чистым взором.

Он был первый святой, коего я встретил в жизни.

О других расскажу дальше.

ПРОЗОРЛИВЫЙ

Когда я был студентом второго курса Петроградской Духовной академии, группа товарищей решила посетить известный Валаамский монастырь на Ладожском озере. Среди них был и я.

Очень много любопытного и поучительного увидел я там (свои впечатления я напечатал в журнале «Странник» под заглавием «На северном Афоне» — за 1905 год).

Но самое значительное — это был отец Никита.

О нем говорили, как о святом: и с этим словом у меня соединялось всегда (хотя это и не связано непременно) представление и о прозорливости.

Без особой нужды, пожалуй, больше из хорошего любопытства, я и мой друг Саша Ч. попросили о. Игумена монастыря, — без разрешения которого ничего не делается в обители — посетить о. Никиту.

До Предтеченского острова нужно было плыть проливами, отделяющими группу островов, носящих общее имя «Валаам», но в монастыре дано каждому острову свое имя.

О. Никита жил на «Предтече», т.е. на острове, где был скит с храмом в честь Св. Иоанна Предтечи. Этот скит считался одним из самых строгих и постнических: там скоромного не ели никогда. И только, кажется, на Рождество и Пасху, давалось молоко немногочисленным насельникам скита. А в посты и все среды и пятницы, а может быть даже и понедельники — не употребляли даже и постного масла.

Никогда не пускали туда женщин, и даже мужчинам-богомольцам очень редко удавалось посетить «Предтечу»: не хотело начальство беспокоить безмолвие старцев-молитвенников. Да и добраться туда не легко было: нужна была лодка, гребец, а люди в монастыре нужны для своих дел.

Но нам, как студентам академии, сделано было исключение: везти нас поручено было брату Константину, бывшему офицеру. Этому брату было тогда уже около 50—55 лет. И такой солидный монах должен был повезти нас, почти еще мальчиков. Но в монастыре все делается «за послушание», и потому хорошему иноку и в голову не приходит смущаться подобными странностями. А скоро и мы освоились, узнав добродушие брата Константина. Дорогою мы немного помогали ему грести.

Другой монах-проводник, посланный познакомить нас с о. Никитою, был отец Зоровавель. Способный строитель монастырской жизни, хотя он происходил из крестьян, но относился к монаху-офицеру с властностью, — впрочем, спокойною: о. Зоровавель был уже в сане иеромонаха и занимал начальственные должности в монастыре.

Тронулись мы по тихим проливам, среди гор и лесов, к нашей цели без сомнения, скорее — как туристы, посмотреть святого. Светило июльское теплое солнце; по небу плыли редкие белые облака. Мы благодушно перебрасывались с монахами своими впечатлениями. И незаметно доехали до «Предтечи».

А нужно отметить, что и я, и Саша были одеты не в свои студенческие тужурки с голубыми бантами и посеребренными пуговицами, а в монастырские подрясники, подпоясанные кожаными поясами, на голову нам дали остроконечные скуфьи, в руки — четки; даже на ноги дали большие монастырские сапоги, называющиеся «бахилами»; короче, мы с благословения о. Игумена были одеты, как рядовые новоначальные послушники. Но это совсем не означало, что мы собирались идти в монахи, просто нам было приятно нарядиться оригинально, по-монашески. Это иногда делали раньше нас и другие студенты, коих обычно «баловали» в монастыре.

Оставив о. Константина в лодке, мы втроем отправились к отцу Никите.

Через несколько минут я увижу святого... Сначала мы заглянули около берега в крошечный «черный» домик, всюду обитый черным толем, принадлежащий послушнику, тоже офицеру и тоже Константину, но молодому. В это время он был на японской войне, где и окончил дни своей жизни. Сердце человеческое — тайна великая. И разными путями Бог ведет души.

Затем направились выше по острову к домику о. Никиты.

Монахи скита — их было немного, кажется, едва ли даже десять, а может быть и менее, жили в отдельных домиках, разбросанных там и сям по небольшому высокому острову — «на вержение крици», т.е. на такое расстояние, что можно было добросить камень от одной келий до другой. Почему это? Я и сам не знаю. Думается, чтобы не было близко от монаха до монаха, дабы не ходили по «соседству» для разговоров. Но, с другой стороны, чтобы жили все же общей жизнью, вместе.

Домики были деревянные: сосновый лес свой, плотники свои.

Дошли мы до домика о. Никиты. Вижу к дверям его приставлена палка. Разумеется, запора нет.

— У дверей палка. Значит, батюшки нет дома, — пояснил нам проводник о. Зоровавель, отлично знающий самые последние мелочи в монастырском обиходе.