Промзона

— Я подумал, что операция такого масштаба должна быть согласована с вами. И в том, что касается Степана, и в том, что касается меня. Господин Ревко неоднократно повторял мне, что не берет денег для себя.

Президент помолчал.

— Ты это свое интеллектуальное открытие только мне излагаешь? Или как?

— Или как, — ответил Извольский. — В случае, если со мной что-то случится, или если я не выйду из Кремля, есть человек, который владеет документами…

— Денис Черяга, — правильно вспомнил президент.

— Да.

— Слава, я даю тебе честное слово, что ни тридцати девяти, ни сорока восьми миллионов, — что называется, не был, ни состоял, не участвовал. Даже разговора такого с Ревко не было. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что меня и Цоя убрали бы все равно.

Президент нажал на селектор, и в кабинете образовался начальник его личной охраны.

— Возьми вот эту опору промышленности, — сказал президент, — и подожди с ним где-нибудь. Захочет поговорить по телефону, стукни его по башке.

— Чего ждать-то? — спросил начальник охраны.

— Чего надо, того и будет ждать, — ответил президент. Помолчал и прибавил. — Твое счастье, что ты прилетел, Слава. Порвали бы тебя за этот иск, как Тузик — грелку.

* * *

Вячеслав Извольский просидел в кремлевском кабинете весь день. Он сидел в полном одиночестве, если не считать телевизора и неразговорчивого охранника.

Телефоны у Извольского забрали и выключили, но охранник все время глядел на Сляба так, будто тот спрятал лишний телефон в трусах.

Извольский развлекался тем, что смотрел телевизор. Он посмотрел «Время» в полдень, «Вести» в два часа дня, «Сейчас» в три часа и «Сегодня» в четыре.

Начиная с двенадцати, все новостные программы сообщали об исках. Начиная с двух, все новостные программы начинались сообщением об исках.

В семь часов пришел еще какой-то человек и снова повел Извольского к Президенту.

На этот раз президент в кабинете был не один: около окна, скрестив руки, стоял Константин Цой, а спустя минуту из другой двери появился Александр Ревко.

* * *

Это был наихудший вариант. Они специально выбрали время, когда Ревко был во Франции. Извольский надеялся, что он струсит и там и останется.

Президент молча показал Ревко на стул. Тот сел. Он старался выглядеть невозмутимым. Президент мягко подошел к Ревко и положил перед ним сообщения «Рейтер» и «Интерфакса», — два листочка, скрепленных степлером.

— Я бы хотел услышать твои объяснения, Саша, — сказал президент.

— Это элементарная подстава. Мы же все так делали. Берешь банк, открываешь в нем счет на имя человека, которого хочешь скомпрометировать, и переводишь туда деньги. Вот они и перевели.

— И часто ты переводил для компрометации сорок восемь миллионов долларов? — уточнил президент.

— Я не просил этих денег, — сказал Ревко, — у меня достаточно своих. И все они в распоряжении государства, ты это прекрасно знаешь.

— Ну, в настоящий момент они в распоряжений швейцарской прокуратуры, которая их заморозила. И так как она будет очень тщательно изучать компании, с которых приходили деньги, то не исключено, что она узнает много нового о торговле российским оружием. В том числе и ядерными материалами со странами, которым эти материалы продавать не рекомендуется.

— Не докопается, — сказал Ревко.

— Очень бы хотелось верить. В изменившейся международной обстановке это было бы совсем некстати.

Президент открыл одну из папок, лежавших на столе, и достал оттуда новый лист бумаги.

— Это твоя записка о необходимости преобразования ФГУП «Южсибпром» в государственный холдинг «Федеральная промышленная компания», — сказал президент. — В ней приводятся некоторые цифры. Написано, что за время промышленной войны между группой «Сибирь» и Ахтарским холдингом только прямые потери нашей экономики составили около семидесяти миллионов долларов.

Экологический ущерб от аварии на Павлогорском ГОКе — еще двадцать миллионов.

Потенциальный ущерб от провала программы «МиГ-Еврофайтер» — двенадцать миллиардов долларов, которые очень пригодились бы нашей оборонке. И вдруг выясняется, что ты принимал самое деятельное участие в нанесении этого ущерба, причем играл за обе стороны, и с каждого миллиона, который потеряла экономика, ты получил свой оффшорный грош.

— Я не получал денег, — еще раз повторил Ревко, — что же касается ущерба, да, это был ущерб. Но это ущерб временный, а люди, подобные Цою, Бельскому и Извольскому — это ущерб постоянный. И ради того, чтобы уничтожить их, следует идти на определенные жертвы. Потому что завод, производящий МиГи, должен принадлежать народу, а не бандиту по кличке Степан Очаковский. Потому что только бандит может придумать продавать современные самолеты европейцам! А я — я бы предпочел их задаром поставлять Ираку или Ирану, нашим естественным стратегическим союзникам!

— На какие шиши? — процедил Извольский.

— А на те шиши, которые мы выручим от экспорта вашей стали, вашего алюминия, которые вы украли у народа, — ответил Ревко. — Ты думаешь, так будет вечно продолжаться, металл ты будешь производить здесь, а прибыль отгонять на оффшор? В государственном холдинге…