Проощание с детством

Даша немного испугалась. Сейчас ее лицо преображал все тот же яркий румянец, который так часто менял все ее черты, делая ее похожей на фарфоровую куклу. Глаза становились ярче и теплее, в них зажигались сотни удивительных огоньков, мерцавших, как ночной город из окна самолета. Губы так чувственно приоткрывались, как створки раковин, и по ним скользила странная, мечтательная улыбка. Такой Даша никогда не видела себя в зеркале. Такой сейчас видел ее Юра и любовался ее хрупкой и чистой красотой.

— Ну да, — кивнула Даша задумчиво и разочарованно поставила на стол опустевшую кружку, стала разглядывать рисунки на ней. Ромбики, чередующиеся с черными кошками, хаотично разбежавшимися по белой керамике.

— Готова приступить к делу? — Юра тоже закончил с горячим шоколадом и был полон энтузиазма, который внушал девушке опасения. Она жалела о том, что сама попросила его об этом, но ей так хотелось найти повод провести с ним немного времени наедине, без Насти…

Даша снова кивнула. Они пошли в комнату.

Там царил полнейший разгром. Всюду были навалены стопки книг, альбомов, журналов, столпились чашки с недопитыми чаем и кофе, но вместе они создавали картину идеального уюта. У Даши и не возникало мысли вынести все это и расставить по местам, потому что она знала: так должно быть. Она легко приняла эту истину, не требовавшую объяснения, как ту, что в квартире, где они жили с мамой, папой и Настей, всегда должно быть идеально чисто.

— Юра… — робко обратилась девушка, пока он освобождал ей место на диване, переставляя оттуда на пол старый патефон, — пожалуйста… поиграй мне на пианино…

Мужчина обернулся, одарил ее короткой улыбкой.

— Может не стоит?

Даша была неумолима. Юре пришлось убирать книги с клавиш старого фортепиано «Саратов», на котором возлежал вековой слой пыли. Он коснулся избитых клавиш сначала неуверенно, прислушиваясь к их звуку, потом приподнял крышку и заглянул внутрь и только после извлек из молчащих струн мажорную гамму. Когда-то Даша отходила три года в музыкальную школу, ломая руки и себя в классе домры. Ничем хорошим это не кончилось — все в ее семье быстро поняли, что великим музыкантом она не станет.

Юра был самоучкой. У него очень сильно страдала техника, за такую постановку рук его бы нещадно били по пальцам учителя фортепиано. Но он играл так вдохновленно, как не играют многие мастера и профессионалы, посвятившие этому годы. Музыка обволакивала Дашу, уносила прочь, заставляла пропускать через себя каждую ноту, каждый звук. Девушка как будто растворилась в воздухе, вдруг наполнившемся красотой и гармонией, стала частью некого таинства.

— Это… — пробормотала она, когда Юра закончил.

— Моцарт.

— Я так и подумала…

Пока она в прострации сидела на своем месте, не способная пошевелиться или выдавить из себя еще хоть слово, он сходил за старенькой гитарой, извлек ее из чехла и немного подстроил по слуху. Теперь Юра сидел так близко от нее, что она тем более боялась пошевелиться, даже вдохнуть лишний раз.

— Проснись, Дашка! — веселым голосом сказал Юра и протянул гитару ей, — в школе будешь спать…

Девушка на автомате кивнула, неловко и неумело взяла инструмент. Ну зачем, зачем она попросила его научить ее чему-нибудь? Зачем выбрала именно этот повод? Как же страшно…

Она ничего не слышала из его объяснений, все время по кругу ругала себя за совершенную глупость и впадала в странное возбуждение от мысли, что человек, ставший для нее всем, ставший для нее чем-то вроде доброго улыбчивого бога, сидит так близко, говорит с ней на равных, ставит ее руки в немыслимые позиции.

— Так больно… — пожаловалась она.

— Крепись казак, атаманом будешь, — ободрил ее Юра, но пальцы ее с грифа снял и зачем-то на мгновение задержал в своей руке. Она чувствовала тепло его прикосновений и ей казалось, что сейчас ее кожа начнет плавиться как пластилин, растекаться и капать на старый паркет. Было страшно, но так приятно и хорошо, что хотелось, чтобы он только не отпускал.

Куда делась вся ее решительность? Куда пропала та Даша, которая кричала Соне о любви, уверяла, что способна пойти на любой шаг, на любой безумный поступок, даже причинить боль своей любимой сестре? Неужели это была она? Та Даша, которая сейчас изо всех сил старалась скрыть нервную дрожь?

Она чуть не вскрикнула, когда Юра осторожно по-дружески приобнял ее, чтобы дотянуться до ее руки на грифе — так ему было удобнее, а она уже сходила с ума. Так близко… В голову лезли дурацкие и злые мысли о том, что с ее сестрой у них наверняка были не только невинные объятия. А может и с той художницей, которая расписывала чашки и блюдца?

Даша резко обернулась в его руках, придерживая гитару, чтобы та не соскользнула с ее колен и внимательно посмотрела ему в глаза.