Пропадино. История одного путешествия

– Вы глядите, – историк даже помолодел. – Ему непонятно! Ему про деньги говоришь, а он и понять не может. Мы тут заботой заняты. Чуете? Обеспокоены мы. Местным населением. И сколько вокруг деревень да местных пунктов призрения! Только на одну букву «г»! Подумайте! А если же взять другие буквы? Другие буквы алфавита. Это ж сколько народу можно нарисовать!

– Нарисовать?

– Конечно. Вот мы с вами разговариваем, а народ-то не стоит на месте. Он увеличивается. А на карте ничего нет.

– Нет ничего… – повторял я за ним, не совсем понимая, куда он клонит.

– Да что ж вы такой непонятливый? Иль прикидываетесь? Берете карту и рисуете на ней деревни. Их нет и в помине, но они когда-то тут были. Исторически. И карты сохранились. Старые. По ним деревни есть. А на самом деле?

– А на самом деле?

– Да нет же, конечно! Нет деревень вместе с жителями. Их нет, а мы их сохраняем. Что для этого нужно?

– Что нужно?

– Чтоб была история с археологией. А еще что нужно?

– Что нужно?

– Нужны различные департаменты культуры: департамент быта, песен, плясок, сказок, сказаний. Департамент путей – надо же проложить пути.

– В деревни…

– Конечно.

– А их нет…

– Но на бумаге-то они есть. Уразумели?

– И что теперь?

– И теперь налаживается жизнь. Ты только деньги получаешь и тратишь их.

Достин Достинович весело рассмеялся.

– А вам, батенька, – заметил он с удовольствием, поправив свои очки, – все это можно рассказывать по одной простой причине.

– По какой причине? – промямлил я.

– По причине того, что не опасны вы, – молвил мой собеседник, обкусывая дужку очков.

– А вот начальство, – Достин Достинович кивнул на давно окаменевшего Григория Гавриловича, – в это не верит. Потому и приставило вам провожатого – Григория Гавриловича Бородавку, потомственного городового, стража и грозу нашего города. Но только приставило оно к вам его напрасно. Но его можно понять.

– Начальство?

– Конечно! На станции сходит человек и ищет Грушино! – Достин Достинович зачем-то облизнул свои губы. – А Грушино – оно ж на букву «г»! А на эту самую букву, не говоря уже обо всем остальном алфавите, столько всяких названий! Деревень! Получается, что вы не напрасно тут заблудились? Получается, что вы соглядатай, учетчик.

– Ревизор!

– Ревизор! – Достин Достинович тоненько рассмеялся, счастливый. – Вот именно! Вот видите, батенька, слово-то это вы сами сказали. Не я. Обмолвились. Оговорились. А человек – он же весь в оговорках. На уме одно, на языке – другое. А смутишь ум, и язык развяжется. А вот сопроводитель-то ваш, Григорий свет Гаврилович, давно ли онемел? Небось раньше-то мысли свои на каждом шагу являл, учительствовал, а тут замолчал. К чему бы это?

– И к чему?

Достин Достинович шикнул, оглянулся вокруг, сделал мне знак придвинуть ухо, а когда я придвинул, наклонился сам через стол, растаращил глаза и громко зашептал в ухо:

– Опасается он. Думает, что не тот вы, кого вы здесь представляете. Оттого и смущен.

Григорий Гаврилович неприятно заерзал.

– А я вам и науку могу показать, – не унимался Достин Достинович.

– Какую науку?

– Обыкновенную. Академию наших наук в Пропадино.

С этими словами он встал, открыл дверцы стенного шкафа и сделал мне знак, мол, подходи. За дверцами было пыльное стекло. Достин Достинович провел по нему рукой, и оказалось, что это не просто стекло, а окно в соседнее помещение, где сидели, ходили, вставали и снова садились за столы озабоченные люди.

– Цвет нашей науки! – порадовался Достин Достинович, отчего лицо его расцвело. – Ишь как старается.

– Науки?

– Конечно. Физика, астрономия, астрофизика, теплотехника, лазеры и еще черт знает что у них там – наше с вами будущее. Нобелевские лауреаты. Они давно уже все свои открытия понаделали и под стол себе сложили.

– Что ж они у вас в пыли?

– Наука? А в чем же ей еще быть, как не в пыли? Они же, как клопы ковровые, питаются тем, что на ковер упало. А у нас и кино имеется.

– Кино?

Тут Достин Достинович подошел к другому шкафу и просто в него постучал:

– Эй! Ки-но!

– Чего надо? – послышалось из-за двери.

– Патриотизму хочу.

– А деньги есть?

– Найдутся.

– Как найдутся, так и снимем.

– Вот видите? – обратился Достин Достинович ко мне. – Все же упирается в деньги. Есть деньги – есть патриотизм, а нет денег – чего ж вы от патриотизма хотите? А вот тут у нас глава департамента всей культуры.

С этими словами Достин Достинович нажал на особую кнопку в стене. Стена отъехала в сторону, и перед нами из образовавшегося отверстия выехала на тележке какая-то женщина. Женщина держала в руках коробку с огромным тортом, который она жадно ела. – Видите? Ест! – с удовольствием отметил Достин Достинович.

Я онемел, а Достин Достинович снова начал кнопку, и женщина вместе с тортом и тележкой уехала назад в стену, после чего стена встала на свое место.

– А чего ж она ест? – не удержался я от вопроса.

– Не в своем уме, вот и ест, – сказал мне этот странный старичок.

– Как же так возможно?

– А что вас смущает?

– Выжившая из ума заведует всей культурой?

– А как может человек в своем уме заведовать всей культурой? Вы об этом не подумали? Вот нашли ее. Еле уломали. Кабы не свихнулась загодя, так и не согласилась бы. А тут всего-то расходов, что один в день торт.

Я, признаться, не знал, что и сказать.

– История, – между тем продолжал Достин Достинович, – это такая область человеческого ума, мысли, знания, которая более всего подвержена приспособлению, конформизму. Это вам не археология. Это в археологии не покрутишь хвостом. А в истории можно. Тут важно на все случаи жизни иметь взгляд. А лучше – несколько взглядов. Прямо противоположных. Пришло время – и явил взгляд. Не пришло – не явил, но он у тебя есть, единственный, верный. На всякий случай.

– Какой же он единственный и верный, если он – чего изволите? – не удержался я.