Пропаганда 2.0

Потом наступили более благоприятные времена. Л. Яковлев пишет [26]: «Годы 1937–1941 были для Тарле годами материального благополучия. Он, конечно, не мог состязаться с теми, кого Оруэлл именовал «литературными содержанками» (этот эпитет англичанин применил по отношению к А. Толстому и И. Эренбургу), но определенные возможности у него появились: были поездки на курорты, покупка дачи (или части дома) в пригороде Питера (потом безвозмездно отданной тем, кто там поселился в послевоенные годы), начало строительства дачи в Бзугу (теперь территория Сочи), оставшейся недостроенной, регулярная ежемесячная помощь старшей сестре Елизавете Викторовне, моей бабке, жившей в Одессе. Вот только о заграничных путешествиях, о милой Франции пришлось забыть». А ведь это как раз и время книги «Нашествия Наполеона на Россию», которая вышла в 1938 г. В 1937 г. была опубликована его книга «Наполеон».

Сталина в истории интересовали победы. Те победы, которые были действительно победами, и те победы, которые можно было сделать из поражений. История должна была выглядеть как красивый официальный документ, где не было места никаким отклонениям. Никакие неправильные вопросы не могли возникать при прочтении подобных базовых текстов.

М. Юдин пишет уже из сегодняшнего времени [27]: «Назвав имена героев прошлого, Сталин вновь умело вплел их образы в советскую идеологическую действительность: герои российской истории как бы вставали под знамя великого Ленина».

Изменение трактовки войны и роли Кутузова произошло на глазах [28]. Сначала школа М. Покровского отрицала полководческие таланты Кутузова, зато превозносила Наполеона. Но Покровскому в определенной степени повезло: он заболел раком и в 1933 г. похоронен в Кремлевской стене. Поэтому и был призван назад в строй историком (практически в это же время) Тарле, который вернулся к академической жизни в 1932 г. и в своей книге выступил против трактовки Покровского. Кстати, Петровский отказался помочь в вызволении из ссылки Тарле.

Вообще, это очень интересно внимание Сталина именно к историкам. Мы знали, что он свысока следил за писателями, поэтами, режиссерами. Внимание к историкам выглядело не таким системным. Но управление прошлым лежало в центре советской системы, поскольку «советское» как следствие должно было иметь «причины». Поэтому декабристы или народовольцы были хорошими, а царский режим – плохим.

Художественная литература также ковала историю, а не только литературу. А. Толстой, вероятно, стоит первым в этом ряду. Но не столько за собственно литературу, а за публицистику, разоблачавшую врагов народа. В. Ревич пишет [29]: «У аристократа из такой славной фамилии не хватило гражданского мужества просто помолчать. Он усердно доколачивал гвозди, вбитые в руки и ноги уже распятых людей. «Диверсионная организация голода, циничное издевательство над населением, заражение семенных фондов, массовое отравление скота, вредительство в индустрии, в сельском хозяйстве, в горном, в лесном деле, вредительство в науке, в школах, в литературе, в финансах, в товарообороте, травля и убийство честных работников, шпионаж…» – «все это творили холопы нашего смертельного врага – мирового фашизма: троцкие, енукидзе, ягоды, бухарины, рыковы и другие наемники, убийцы, провокаторы и шпионы…» (Из статьи «Справедливый приговор», 1938 г.). Граф старательно популяризировал сталинское учение относительно обострения классовой борьбы при социализме. Он неуклонно требовал высшей меры и письменно свидетельствовал глубокое удовлетворение приведением приговоров в исполнение, не забывая заканчивать почти каждую статью здравицей в честь великого Сталина. Эти выступления литературовед В. Щербина оценил так: «Толстой в своих статьях пропагандировал гуманистическую сущность советского строя». Подхватив эстафету у Горького, Толстой пытается убедить окружающий мир в том, что говорит «правду о счастливой стране, где веселые, смелые люди, не зная заботы о завтрашнем дне, строят крылья, чтобы лететь выше всех в мире».

А. Толстой писал и об Иване Грозном, и о Петре Первом. Пьесу о Грозном мы особо не знаем, поскольку ее сразу запретили, хотя еще и в непоставленном виде выдвигали на премию, а «Петр Первый» Толстого был достаточно хорошо известен. Он начал писать роман в 1929 г., две части закончил в 1934-м, а третью уже не успел [30]. У Б. Сарнова приведено большое число писем А. Толстого к Сталину по поводу написания его текстов [31]. Есть и устная реакция вождя [32]: «Однажды после просмотра спектакля «На дыбе» по одноименной пьесе Алексея Толстого Иосиф Виссарионович заметил:

– Прекрасная пьеса, прекрасный спектакль! У меня только одно замечание – Петр I выведен, пожалуй, недостаточно героически, как этого бы хотелось…

Для писателя это стало руководством к действию. Через два года появился новый вариант пьесы, а через 5 лет – еще один.

– В результате получилось плоско, ходульно и фальшиво, – говорит Бенедикт Сарнов. – Контраст между лучшими его вещами и заказными был поразителен, даже не верится, что это тот же писатель».