Пропавшая сестра

— Не понимаю. Она что, перестала ходить на занятия?

Дельфина ищет подходящее слово.

— Вы говорите по-французски?

— Почти нет. Но Жан-Люк говорит.

Тот мгновенно подвигается к краю кресла:

— Oui, Madame Rousseau[31].

Они начинают быстро говорить по-французски, и я, естественно, ничего не понимаю. Но вот Жан-Люк наконец поворачивается ко мне:

— Ну вот. После того как Анжела начала стажировку в Археологическом обществе…

— Постойте, но, насколько мне известно, она не занималась археологией, — я вспоминаю рассказы Себа.

— Она изучала городское планирование на примере парижских катакомб. А Археологическое общество контролирует ремонтные работы в туннелях. Примерно год назад доктор Леруа взял Анжелу на стажировку, чтобы она могла посещать катакомбы в любое время.

— А кто-нибудь говорил с доктором Леруа об Анжеле? Можно мне с ним встретиться? — Мы с Жан-Люком одновременно поворачиваемся к Дельфине.

— Наверное. Я не знакома с ним лично, но с ним можно связаться через университетский интернет — портал.

— Я так и сделаю. Что-нибудь еще? — обращаюсь я к Жан-Люку.

— Анжела почти все время проводила в Археологическом обществе. На семинарах в университете она появлялась все реже и реже, но даже когда приходила, то почти не участвовала в дискуссиях, как это бывало раньше.

Дельфина слабо улыбается.

— Именно так. Анжела была одержима своей темой. Она даже начала брать уроки картографии, чтобы лучше разбираться в устройстве городских туннелей.

— Вы думаете, что кто-то мог ее возненавидеть за это?

Дельфина крепче обхватывает себя руками.

— Вряд ли это была ненависть. Скорее, зависть. Ответственность за стрельбу в университете взяла на себя террористическая группировка «Красные братья». Вы знали об этом? Стрелок, молодой парень, присоединился к ним всего лишь год назад. Во Франции, как и во всей Европе, в настоящее время наблюдается подъем национализма. Многие иммигранты чувствуют здесь себя довольно неуютно, и «Красные братья» пытаются этим воспользоваться.

Она делает паузу, вероятно, ожидая от меня какой-то реакции на свои слова, но единственное, что мне вспоминается по этому поводу, — это татуировка в виде свастики на руке кассира, с которым я столкнулась в свою первую ночь в Париже. Интересно, когда она говорит о национализме, она имеет в виду нацизм? Неонацизм в Париже?!

— В любом случае, — вздыхает она, — внутренний конфликт разрастается. А Анжела излучала ту социальную легкость и изящество, которые олицетворяют свободу, равенство и братство в том виде, как они декларируются в нашей конституции, но о чем многие жители сегодняшней Франции просто забыли.

Жан-Люк напоминает о себе легким покашливанием.

Как вы думаете, причиной нападения стала зависть или все же ее исследования?

— А могла быть в этом замешана Эммануэль Вуд? — вспомнила я рассказ Нур.

Дельфина медленно качает головой.

— Эммануэль училась на историческом факультете, если не ошибаюсь. Я ее почти не знаю, мы редко пересекались.

Жан-Люк сдвигается на краешек стула.

— А можно взглянуть на расписание Анжелы? Посмотреть, какие курсы она выбрала на следующий семестр, понять ее планы.

Пока Дельфина сопровождает нас в деканат, чтобы получить распечатку расписания, я думаю о том, что эта Ману, возможно, знает об Анжеле больше других. И вспоминаю фразу инспектора Валентина: «Возможно, это была женщина».

Мы благодарим Дельфину и выходим во двор. Вдоль дорожки в почетном карауле выстроились аккуратно подстриженные кусты. У меня в голове крутятся слова Дельфины, которыми она охарактеризовала Анжелу: «Не появлялась. Одержимая. Впечатляющая. Витающая в облаках».

За последние несколько лет в характере Анжелы произошли резкие перемены, это очевидно. До переезда в Европу она отличалась сумасбродством и эмоциональностью, но отстраненность и забывчивость ей свойственны не были. Отчего она так изменилась? Оттого ли, что ее кто-то преследовал, или оттого, что погрузилась с головой в работу, как считает Дельфина? Чем больше я узнаю о сестре, тем яснее становится, что Париж изменил ее самым неожиданным образом. Здесь ей было лучше, чем дома. Мне больно это осознавать, но вдали от нас, от семьи, она, кажется, чувствовала себя гораздо счастливее.

— Куда теперь? — спрашивает Жан-Люк.

От груды венков и букетов, которую я видела на фотографиях в интернете, когда искала информацию о стрельбе в Сорбонне, осталось лишь несколько высохших цветов — вот и вся память о том, что здесь произошло недавно. Среди них разбросаны квадратные кусочки оранжевой бумаги с рекламой скидок на бутерброды для студентов. Я поднимаю руку и останавливаю такси.

— Так и будете расспрашивать?

Жан-Люк фыркает и залезает на заднее сиденье. Мы едем на Монмартр сквозь ужасные пробки. Жан-Люк спрашивает об Эммануэль и ее отношениях с Анжелой, но я уклоняюсь от разговора. Следую указаниям сестры никому не доверять.