Когда Жан-Люк отворачивается к окну, я достаю телефон, чтобы написать инспектору Валентину. Как-то странно посылать эсэмэски полицейскому, но каждая минута на счету, и я не могу пойти к нему вместе со своим гидом.
Инспектор отвечает почти сразу:
— Что-то случилось? — спрашивает Жан-Люк. Он наклоняется, чтобы посмотреть на экран, но я выключаю телефон.
— Ничего. Просто проблемы с интернетом.
Жан-Люк открывает ленту новостей на своем телефоне и хмурится.
— Опять стреляли, на этот раз в Тулоне. На юге Франции.
— Кошмар. Кто-нибудь пострадал?
— Непонятно. Пока нет информации.
— Похоже, и у вас стрельба становится обычным явлением, — замечаю я. — Как думаете, почему это происходит?
Жан-Люк выключает телефон и пристально смотрит на меня.
— Трудно сказать. Скорее всего, это связано с колониальной политикой Франции. Бывшие подданные колоний иммигрируют в метрополию в поисках лучшей жизни. Не все и не всегда ее здесь находят. Их заставляют ассимилироваться, но не всем это нравится. Они хотят сохранить свою идентичность, а система давит на них.
Погруженные каждый в свои мысли, мы молча въезжаем на мост Александра Третьего.
Нападение пьяницы в полицейском участке могло быть чем-то большим, нежели просто ненависть рядового француза к американской политике. Его мог разозлить даже тот факт, что я говорю по-английски, а не по-французски. Существует огромная разница между американцами из среднего класса, как мы с Анжелой, и беженцами, ищущими спасения во Франции, но не могло ли это сложное отношение к чужакам сыграть роль в истории с исчезновением Анжелы?
Мы останавливаемся у дома Анжелы, и Жан-Люк лезет в свой бумажник.
— Нет. Не стоит, — говорю я и расплачиваюсь картой.
Жан-Люк поджимает губы. Я уже не раз замечала этот мимический жест у французов.
— Как хотите, конечно, но я ведь тоже ехал в такси. Тогда с меня ужин.
Когда мы выходим на тротуар, я безуспешно борюсь с приступом нервного смеха.
— Вообще-то у меня назначено свидание с вещами Анжелы. С ними надо что-то делать. Но все равно спасибо.
Жан-Люк улыбается и машет мне рукой. Мы гуськом поднимаемся по лестнице, как недавно с Себом. На лестничной площадке Анжелы Жан-Люк останавливается:
— Ну что ж. Надеюсь, я вам сегодня помог. Если понадоблюсь завтра — всегда пожалуйста. Если опять потянет на кофе, найду координаты кафе.
Координаты… Я улыбаюсь. Это слово скорее из лексикона какого-нибудь капитана дальнего плавания.
Независимо от того, насколько хорош английский Себа, Дельфины и Нур, сразу слышно, что он им не родной. «У меня тридцать». «Вы есть сестра Анжелы». У Жан-Люка тоже встречаются всякие лингвистические проколы, но гораздо реже, чем у остальных моих французских знакомых, не говоря уже о докторе из морга.
— Спасибо. Буду иметь в виду.
Помахав на прощание рукой, я вваливаюсь в темноту квартиры. Его застенчивая улыбка светится на сетчатке моих глаз, пока они привыкают к сумраку. В квартире полный бардак. Раскрытые коробки с документами, кучи одежды — уже не разобрать, где моя, а где Анжелы, — разбросанная обувь. Щелкнув выключателем, я кидаю сумку на кровать и замираю.
Анжела ходила на курс картографии!
Я бросаюсь к ноутбуку, открываю закладку и еще раз читаю:
Ну конечно же! Эти цифры никакой не номер телефона, а широта и долгота. Я быстро набираю сообщение Жан-Люку:
Я слышу, как этажом выше пиликает эсэмэска. Ответ приходит мгновенно:
Глава 12
День четвертый. Среда
Заливистая птичья трель вырывает меня из оков сна. Это было бы прекрасно, если бы не тот факт, что я вырубилась в два часа ночи, упав головой на кучу заметок о городах, построенных на месте болот. Пытаюсь открыть жалюзи, но металлическая щеколда никак не хочет поддаваться. Птицы, заслышав мою возню, на мгновение замолкают, но потом, поняв, что опасности нет, продолжают щебетать с еще большим задором. На столе вибрирует смартфон, и на экране появляется послание от Себа.