Пропавшая сестра

Головная боль прошла, но я все еще чувствую себя дезориентированной, словно нахожусь внутри какого-то пузыря. В прошлый раз я спускалась в катакомбы с большой неохотой, движимая только единственным желанием взглянуть на то, что так увлекло сестру. И надеялась найти ответ на вопрос, который не решалась задать вслух: может быть, Анжела прячется где-то там, под землей? Но увидев своими глазами холодную темноту многокилометровых коридоров, проходов и трещин в стенах, поняла, что Себ прав: никто не сможет жить здесь. Только если его удерживают силой перед тем, как отправить покупателю. Сегодня я возвращаюсь в катакомбы с совершенно другой целью. Понимая, что делаю правильный шаг, и знаю, что ищу. Мне нужно найти доказательства либо того, что Анжелу прячут здесь, либо того, что она сама скрывается в подземельях, опасаясь Жан-Люка и его банды. А с доказательствами отправлюсь к инспектору Валентину и все ему расскажу.

Жива. Я делаю глубокий вдох. Послание Анжелы на доске не выходит из головы, вселяя одновременно и ужас, и восторг. Я повторяю его как мантру, снова и снова. И убеждаю себя, что это правда.

— Хорошо, что я иду туда с тобой сегодня. Правда, ты была там совсем недавно, а я вот не ходила целую вечность, — говорит Чан, копаясь в рюкзаке. Она достает рулон скотча, потом миндальное печенье в целлофановой упаковке и протягивает мне. — Ты устала? Если хочешь, сходим позже. Ты ведь уезжаешь только в воскресенье, да?

Разнообразие предметов, которые помещаются в этом рюкзаке, не перестает удивлять; я качаю головой, глядя на печенье:

— Нет. Давайте пойдем прямо сейчас. Пока туристы не набежали.

Чан не отвечает, видимо, шутка не удалась. Она снимает очки и вытирает стекла о рубашку. В клубе она была без очков. Скорее всего, надела контактные линзы.

— Пожалуй, ты права. Раньше было не так. Раньше под землей было оживленно в любое время дня и ночи. Сейчас все изменилось. Теперь там одни туристы, как в Диснейленде. Или редкие экстремалы типа меня.

— А как там было раньше?

— Раньше там всем заправляли большие шишки, потом их всех упрятали за решетку, и черный рынок пришел в упадок. Власти заблокировали почти все известные входы, но о некоторых они не знают.

Я пытаюсь представить себе, что там творилось до того, как вход в каменоломни был запрещен, но вдруг несущаяся из колонок музыка резко обрывается, и раздается тревожный голос диктора. Понимаю только отдельные слова: «Сегодня ночью… до рассвета… местные власти…» Лицо водителя, отражающееся в зеркале заднего вада, становится серьезным. Он притормаживает у знака «Стоп», оглядывается вокруг, затем нажимает на газ, и мы въезжаем на мост Пон-Неф.

— Чан, что он сказал?

Музыка начинает звучать снова, но в салоне такси повисает напряжение.

— Чан?

Она набирает какой-то адрес в браузере на своем телефоне.

— У нас проблема.

Водитель тормозит у закрытой на ночь пекарни.

Allez-y. Au revoir, mesdames[64].

Он ставит такси на ручной тормоз и машет руками, показывая, что дальше не поедет. Чан говорит ему что-то по-французски, видимо, предлагая больше денег, но водитель непреклонен. Он отрицательно качает головой и говорит что-то еще. Pas la peine. Ни за что.

Оплачиваю поездку, и мы выходим из машины. Водитель тут же выключает горящую надпись «Такси» в знак того, что закончил работу.

Чан со вздохом поворачивается ко мне.

— Повезло. Нам попался единственный законопослушный таксист в Париже.

— И что же это за закон? — спрашиваю я.

В этот момент машина отъезжает от тротуара, затем резко поворачивает налево и исчезает из ваду.

— Объявление по радио. Объявлен комендантский час. Я не помню, чтобы такое когда-нибудь случалось. Должно быть, что-то серьезное. Полиция будет задерживать и допрашивать всех, кто сейчас на улице.

Чан кивает в ту сторону, куда умчался наш водитель.

— Наверное, не хотел, чтобы его задержали.

Дерьмо.

— А как же мы?

Чан колеблется. Люминесцентная лампа страховой конторы отбрасывает красный отблеск на ее лицо. Весь тротуар засыпан мусором.

— Если ты все еще хочешь попасть в катакомбы, надо держаться подальше от полицейских. Если поймают, увидишь представление «бабка в маразме». А ты будешь моей внучкой-злоумышленницей.

На улице стоит зловещая тишина. Темные тени тянутся к нам из каждого закоулка. Чем дольше мы стоим на месте, тем выше вероятность ареста, а лично у меня — еще и депортации.

Мы стараемся идти по темным переулкам, перебегая освещенные улицы лишь тогда, когда там нет машин. Дважды где-то рядом раздаются голоса, и мы ныряем в тень. У указателя на музей Орсе я останавливаюсь.

— А разве главный вход в катакомбы не там?

Чан удивленно поворачивается ко мне.

— Мы идем не туда. Ты что, все еще не поняла? Мы войдем через один из тайных входов.

Кажется, что мы с Себом стояли перед кассой парижских подземелий целую вечность назад. Мне еще тогда вход в каменоломни показался зеленым сараем для садового инвентаря.

— Кроме того, там наверняка дежурит полиция, — продолжает Чан. — Интересно, почему они закрыли город? Это все очень странно.