Пропавшее войско

Ксен стал молча есть, но вскоре отодвинул тарелку. Вдруг ветер донес с запада мелодию флейт — тех самых, что сопровождали нас во время похода долгие месяцы, в пустыне и в горах. На сей раз музыка была протяжной, скорбной, безнадежной. Ксен напряг слух и стал внимать ей, погруженный в свои мысли. Вскоре к флейтам присоединился хор голосов.

В нашем лагере постепенно стихли все звуки. Люди, один за другим, поворачивали головы туда, откуда раздавалась музыка, и вставали. Ксен посмотрел на меня, потом прокричал воинам:

— Хирисоф умер!

Потом он схватил копье и устремился к своему коню.

— Подожди! — воскликнула я. — Хочу с тобой.

Ксен уже сидел верхом; он протянул мне руку, помог забраться на коня, усадил позади себя и поскакал на запад.

По мере нашего приближения флейты звучали все отчетливее; вскоре мы увидели, как несколько воинов несут на плечах носилки с телом своего командира: Софоса облачили в доспехи, а рядом положили шлем с большим гребнем, знак его высокого ранга. На восточном краю лагеря возвели костер из сосновых стволов и ветвей, рядом стояли четыре воина с факелами в руках. Но когда один из военачальников подошел с приказом поджечь дерево, заиграли флейты, вдалеке послышался бой барабана, и в такт ему — звук шагов приближающейся армии.

Ксен повернулся в ту сторону и увидел длинную вереницу воинов с факелами, движущуюся к нам по берегу. Пламя отражалось в водной глади залива, его красноватый отблеск протянулся до самого киля стоявшего на якоре корабля.

— Это наши, — бросил Ксен; в глазах его стояли слезы.

Воины продолжали прибывать: аркадийцы, ахейцы, фессалийцы, мессенцы, лаконцы — в доспехах, с копьями в руках, — и молча строились рядом со своими товарищами, окружавшими погребальный одр.

Вся армия собралась вместе — все, кто выжил в долгом походе, — и когда под телом Хирисофа занялось пламя, а огонь, раздуваемый ветром с моря, заполыхал, освещая берег, Агасий-стимфалиец издал спартанский боевой клич. Потом вынул меч из ножен и начал бить им о щит. В тот же миг его поддержали тысячи воинов, тысячи обнаженных мечей сверкнули в красноватом сиянии костра и с грохотом ударили о бронзу, и продолжали неустанно стучать, пока костер не прогорел.

Меч Софоса раскалили докрасна на костре и перегнули пополам, как требовал обычай; кости и пепел собрали в урну, а потом десять раз прокричали имя полководца, чтобы его навсегда сохранило эхо.

Воины, один за другим, начали расходиться, каждый возвращался в свою палатку. На лагерь опустилась тьма. Мы тоже двинулись обратно, медленно, шагом, по пустынному берегу.

— Что теперь будем делать? — спросила я, чтобы прервать невыносимую тишину.

— Не знаю, — ответил Ксен. И больше ничего не добавил.

Он не забыл о товарищах, брошенных непогребенными в месте, где разворачивалась битва за холм. Просто не мог оставить их на съедение диким зверям и на произвол непогоде. На следующее утро в сопровождении многочисленного отряда Ксен отправился туда, чтобы справить обряд погребения.

Это оказалось мучительным делом: тела, пролежавшие более пяти дней, уже начали разлагаться, кроме того, дикие звери успели хорошенько поработать над ними. Многих невозможно было узнать. Ксен взял с собой самых закаленных в бою воинов, ибо они лете переносили столь жуткое зрелище. Каждому погибшему устроили короткий похоронный обряд — насколько позволяла ситуация, — но без слез не обошлось. Видеть в таком состоянии товарищей, с которыми прошли через многое, делили всевозможные опасности, прикрывая друг друга со спины, было настоящей пыткой.

В окрестностях холма открылась еще более ужасающая картина. Тела павших воинов, сведенные посмертной судорогой, лежали там одно на другом. Как ни странно, местные тоже не забрали своих покойников — быть может потому, что боялись нашей армии, гораздо более многочисленной, по их представлениям, чем то, что от нее на самом деле осталось.

Погребение заняло целый день, но под конец многих все же недосчитались. В честь погибших сложили символический курган из камней, куда поместили венки из дубовых и сосновых ветвей. Потом каждый из присутствующих попрощался с товарищами так, как подсказывало ему чувство: произнес фразу, пожелание, вспомнил что-то, — в надежде, что все это мертвые услышат в мрачных чертогах Аида. Затем воины вернулись в лагерь, молча, с тяжелым сердцем.