Пропавшие без вести

Вдруг взрывы ударили ближе, ближе. Это уже была стрельба из минометов или из противотанковых пушек… Явно — из пушек! Это бой с теми танками, что прошли полчаса назад. Бой! Вот он! В бинокль его можно было бы видеть отсюда… Стрельба приближалась — она слышалась почти рядом, может быть в пяти или трех километрах. Хотелось вскочить и бежать туда, где дерутся. И вдруг звуки боя перебросились, они возникли теперь уже западнее, к западу от Ивана… И тогда дорога вдруг опустела — немцы побросали машины и бежали в деревню, в дома, в укрытия… Усталость и сон отлетели. Сердце билось с какой-то необычной силой и частотою.

И вот опять раздался скрежещущий грохот танков. Танки мчались, спасаясь, на запад. Балашову казалось, что один из них катит прямо сюда, на него… Но танк прошел мимо, метрах в пятидесяти от сарая. Им вдогонку ложились снаряды, грохотали разрывы. Один снаряд поднял столб земли возле деревни, другой ударил метрах в ста от Ивана, в поле комья мерзлой земли упали на крышу сарая.

Разрывы снарядов… Разрывы! Разрывы!!

И в этом грохоте Иван услыхал, как, может быть всего в километре от него, вступили в бой пулеметы, а за ними послышался крик, далекий, многоголосый. Как его не узнать — русский победный клич, наше «ура!»

Вскочить, побежать туда!.. Не было сил больше лежать в сарае. Иван выполз на снег и, приподнявшись на локтях, как тюлень на ластах, лежал снаружи, возле сарая, силясь хоть что-нибудь разглядеть. Однако теперь сумерки скрыли все, только было слышно, как опять шли по дороге машины. Вдруг вспыхивала перестрелка из автоматов и пулеметов. Невдалеке, за дорогой, рвались гранаты, поднялся крик «ура», но было никак не понять, с какой стороны.

Ползти вперед, на дорогу?.. Там слышался гул голосов, но чьих?

Балашов лежал в нерешимости, когда раздалась на дороге песня с каким-то, как рокот моря, мощным напевом. Расстояние не давало ему разобрать слова.

«Да, так поют победители! Так может петь только русский, только советский народ! Это наши, наши!» — кричало все в существе Балашова. Он вскочил во весь рост и пошел к дороге. А песня приближалась ему навстречу.

Он остановился невдалеке от дороги, стоял и слушал. Теперь он мог в этом рокочущем море мужских голосов расслышать слова:

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война…

Горло и грудь Балашова сдавило радостной болью. Из глаз его лились слезы, но он их не замечал. Он распахнул руки, как будто хотел всех обнять, разом всех! Еще несколько неверных, дрожащих шагов к дороге — и он разглядел в снежном сумраке ночи движущиеся ряды красноармейской пехоты. Они шли, отбивая уверенный шаг по немецкой земле, и пели:

Идет война народная,
Священная война…

— Братцы! Товарищи! Здравствуйте! — закричал Балашов, разрыдавшись от счастья…

Глава четвертая

Есть человеческие чувства и переживания, о которых немыслимо рассказать. Как найти слова, чтобы выразить, что ощущал и что передумал Балашов, когда кинулся к красноармейцам, которые шли по дороге! Он плакал…

Красноармейцы уже знали облик концлагерников. Они понимали и то, что этот человек изголодался, что он истомлен не только неволей, но длительным ожиданием казни, утратой товарищей. Когда он рассказывал им, как в эти последние дни, ожидая их, он рвал расшатавшимися зубами сырое кроличье мясо, как грыз сухие зерна гороха и необмолоченного овса, который впивался в десны щетинками, как недвижно лежал один в снежном поле, красноармейцы слушали его, как родного брата, который все же остался в живых, вырван у смерти, несломленный, хоть и измученный пленом и пытками. И они его накормили, согрели товарищеским теплом, и Балашов почувствовал, что сам уже может шутить и смеяться. Ему было радостно видеть вокруг крепких, обветренных, сильных людей с бодрыми голосами и громким смехом, вызванным добрыми грубыми шутками. Они его приняли в свою красноармейскую семью, приняли просто, по-братски. Они были полны сейчас радостью последних побед, радостью окончания войны и скорого мира.

Но радость Ивана была еще шире. Она умножалась чувством свободы и возвращения к жизни.

— А все-таки мы вас, товарищ, с собой взять не можем. Вам надо в тыл, — как показалось Балашову безжалостно, сказал замполит, подполковник Сапрыкин, который в подробностях расспросил Балашова о том, как он убежал и как дождался своих.

— Куда же его, товарищ подполковник, одного пустить ночью! По дороге еще с каким-нибудь фашистским охвостьем встретится. Пришьют, да и все! — возразил комбат, жалея Ивана.

— Старшина! Выдай бывшему пленному комплект обмундирования, — приказал подполковник. — Да не «беу» дай, а новое. Пусть человеком оденется…

— Товарищ подполковник, а как с начхозом? — несмело сказал старшина.

— С капитаном потом сговоримся! Выдай… только без знаков. Погоны, звезду оставь у себя, — приказал Сапрыкин.

— Понимаю, товарищ подполковник! — многозначительно подтвердил старшина.