Пропавшие без вести

У Балашова перехватило дыхание, будто он внезапно упал в ледяную воду. Он жадно набрал полную грудь воздуха и умолк, сосредоточенно глядя вперед, на дорогу, и глаза застелило, как облаком… Но замполит даже не заметил, какое впечатление произвели на Ивана его слова.

— А вот ты скажи: почему же фашисты вас всех не повесили, если вы все такие хорошие? — задал новый вопрос Сапрыкин…

— Ну, товарищ полковник, они же… раскрыть не сумели! На конспирации все держалось! — ответил Иван, снова силясь еще убедить замполита. Иван привык, что Бурнин все понимает, верит ему и не сомневается.

— Скажи! Кон-спи-ра-ция! Слово-то, слово какое, а?! — воскликнул Сапрыкин. — Сам говоришь, что вы советские праздники отмечали, целую фабрику карт, компасов устроили. Хороша конспирация! По всем лагерям рассылали прокламации, слушали радио, комиссаров скрывали, изменников убивали… Попробовали бы фашисты у нас в плену развести такую игру! Я бы им показал!

Балашов был несказанно рад, что Бурнин подошел к машине и Сапрыкин заговорил с полковником о чем-то своем.

В конце дня, когда разгорелся бой за речную переправу, Бурнин направился в батальон, которому в ту ночь предстояло занять плацдарм на левобережье Шпрее. По скоплениям наших войск из-за реки непрерывно били фашистские минометы, густо рвалась шрапнель.

— Что задумался, Ваня? — спросил Бурнин, заметив сумрачность Балашова.

— Разрешите к вам обратиться, товарищ полковник! — с какой-то особой торжественностью произнес Иван.

Бурнин усмехнулся.

— Я же сам к тебе обращаюсь. Говори.

— Товарищ полковник, отошлите меня на передний край автоматчиком! — без голоса прохрипел Балашов. — Не могу я тут. Пошлите попросту в бой… Другие из плена идут в штурмовые части, а я…

— А ты, Балашов, боем проверен в ту первую ночь. Кабы не ты, лежать бы мне рядом с Сергеем… Чего это ты закручинился вдруг?

— Чувствую я недоверие, — глухо ответил Иван.

— С чьей стороны? С моей? Какое же недоверие? К тебе?

— Ко всем вообще, кто в плену был. А я ведь такой, как все…

— Да что ты, Иван! Я ведь сам прошел через это. Ты от людей не слышал? Я из плена бежал, и тоже боем проверен, и вот видишь — полком командую… Мне доверили. Ну, и я считаю, что советские люди стоят доверия: хоть жги, хоть голодом замори… Я считаю — кто по несчастью плен прошел, да остался жив, тот уж будет крепким воякой против фашистов.

Бурнин вспомнил при этом, как тяжко переживал Сергей свой штурмовой батальон, вспомнил, как горько было ему самому, когда он утешал Сергея.

— Я лично на бывших пленных бойцов полагаюсь, Иван. Разве не видишь сам: вот я встретил тебя на дороге и каждый шаг боевой с тобой разделяю… Я верю людям, которые вышли из таких испытаний…

— А как же! Ведь мы весь фашизм на себе изведали! — в волнении сказал Балашов. — Да вот подполковник Сапрыкин… — начал он и осекся.

— Ах, вот оно что! — наконец-то понял Бурнин. — Да, подполковник Сапрыкин… строго на это смотрит… Он ведь начала войны не видал. Подполковник Сапрыкин пришел на фронт, когда Красная Армия об отступлениях позабыла! На него нельзя обижаться!

Невдалеке от машины ударила мина, вздыбив фонтан темного пламени над обочиною дороги.

— Вслепую бьют! — успокоительно произнес Иван, стараясь преодолеть волнение.

Следующая мина упала сзади них метров на двести.

— Говорю, вслепую! — похвалился своей угадкой Балашов и настойчиво повторил: — Товарищ полковник, пустите меня на передний край автоматчиком, а?

— А ты мне на место себя рекомендуешь кого или как? — усмехнулся Бурнин. — Такое дело война: каждому человеку приходится быть, где он нужнее, Иван!

Балашов посмотрел на полковника и вдруг услыхал те же слова, произнесенные голосом Емельяна Баграмова. Он говорил то же самое, не разрешая идти в побег. Те же слова говорил комиссар, когда он просился из ополчения на передний край.

Но теперь здесь было другое, свое. Тогда Иван подчинился. Теперь же речь шла не только о нем, а о людях его судьбы. Он смолчал.

Две мины врезались на пути машины в дорогу, осыпая их землей.

— Ну, знаешь, вслепую или не вслепую он лупит, а все-таки дальше пешком безопаснее…

Покинув машину, они услыхали вокруг посвист пуль.

— Не забывай, пригибайся! — сказал Ивану Бурнин. — А что касается твоего ТБЦ, ты мне покажи поточнее на карте. Я сам доложу начальству, — заключил полковник.

Но, возвратившись в расположение КП, Иван не оставил поднятого вопроса. Нет, это стало вопросом доверия к сотням тысяч людей, таким же, как он…

— Товарищ полковник, я должен еще сказать… — несмело начал Иван.

— По тому же вопросу? — нетерпеливо спросил Бурнин.

— По тому же. У меня особое положение, товарищ полковник. Мне надо пройти проверку в бою, мне особенно надо, и я не хочу уклоняться.

— В чем же твое «особое», говори.

Иван потупился. Трудно было вымолвить слово…

— Отец… репрессирован… в тридцать седьмом…

— А кто же был твой отец до этого? — медленно расставляя слова, произнес Бурнин и почувствовал, как мурашки прошли у него по коже. — Военный?

— Да.

— Генерал?

— Ну, как ведь сказать… тогда ведь комбриг, — сдавленно произнес Иван.