Пропавшие без вести

Среди вновь прибывших Иван угадал и переводчика из Шварцштейна, привезенного Володей, Морковенко, чисто одетого, гладкого, сытого, бодрого человека. Он явно был в затруднении, кому поручить свой бумажник, чтобы не сдавать в дезинфекцию, и критически всматривался в Балашова, в щеголя с повязкою старшего фельдшера на рукаве.

Но тут вошел коротышка Вилька, и переводчик бросился к нему, как к родному. Оказалось, они знакомы по 41-му году: Вилька служил в том лагере, где переводчик был тогда комендантом…

И вот тотчас после завтрака в карантине, нарушая все правила, Вилька вызвал знакомца в комендатуру, а через час, с вещами, по личному приказу лагерного коменданта, Павлик в сопровождении Вильки отвел вновь прибывшего не в карантин, а сразу в ТБЦ-отделение, в барак заболевшего персонала.

Павлик только на ходу, через санитара, предупредил о нем Соколова, не успев сказать ни слова ни Глебову, ни Варакину.

Переводчик занял свободную койку и удовлетворенно осматривался в чистой обстановке барака, когда еще ничего не знавший о прибытии нового больного Варакин вошел с улицы.

— А вот и наш доктор, — приветливо сказал новичку кто-то из окружавших больных, уже привычных к тому, что в их барак помещают только надежных, проверенных товарищей.

— Очень приятно! — отозвался Морковенко, с любезной улыбкой повернувшись к вошедшему.

Они встретились с Варакиным взглядами и оба побелели. Михаил отшатнулся. На лице Морковенко изобразилось смятение. Он сидел точно пришпиленный к койке.

— Не бойтесь, не привидение! Я все еще жив, пан голова полиции! — Михаил произнес это неожиданно звучным голосом и с такой силой ненависти, что все в бараке примолкли. — Ваши памятки вбиты мне в ребра и в легкие каблуками. А вижу, и мой плевок тоже не стерся с вашей физиономии.

Морковенко, медленно поднимаясь с койки, высохшим языком провел по сухим, побелевшим губам.

— Чего вы струсили? В этом бараке никто вас не тронет, — сказал Варакин.

— И нельзя, нельзя обижать господина, Миша, — произнес от двери чуть запоздавший с предупреждением Волжак. — Господин Морковенко принес много пользы германскому государству. Сам гауптман приказал, чтобы им получше создать условия. Вот их потому и сюда, по приказу начальства, значит!

Обитатели барака понимающе переглянулись.

— В холуи к фашистам, значит, пошел, а издыхать тебя, сволочь, кинули к нам же, в ту же помойку! — сказал Шурка Кольцов, тощий как смерть, молодой санитар, понимавший, что умирает и все равно уже не дождется конца войны…

Под полными ненависти и презрения взглядами обитателей барака Морковенко вспотел, и бледность сменилась на его лице яркой краской.

— Я… Я тоже… больной! — надсадно выкрикнул он.

— Не пугайтесь! Я до вас не коснусь. Пусть вас лечит старший врач блока, — отчеканил Варакин и вгорячах возбужденно выскочил из барака.

— Миша! Миша! Шинельку накинь, — догоняя его с шинелью, заботливо умолял Волжак. — Куда ты в одной венгерке! Прохватит! Смотри, какой дует!..

В самом деле, навстречу дул влажный и резкий метельный ветер. Но Варакин, задыхаясь, шагал на пустырь с нежданной энергией.

— Дай отдышаться, Кузьмич. Видишь, какое со мной! — сказал он, натягивая шинель.

— А чего же не видеть! Все видят! — ответил Волжак. — Вот то-то и дело!.. А я так считаю: ты понапрасну отрекся его «полечить». Камфарного маслица в жилу ему, как тому — помнишь, рассказывал я тебе? — Степке-фашисту…

Варакин круто остановился.

— Ты что? Ошалел?! — строго одернул он. — Ты понимаешь, что значит врач?! Врач никогда не может употребить свои знания во вред человеческой жизни. Этот фашист меня погубил, и все-таки я…

— Да, чудак, не только тебе он враг, а всем нашим людям. Оздоровеет — снова в доверие к немцам войдет, станет опять комендантом…

— Тебе все слова как об стенку горох! — раздраженно сказал Варакин. — И вправду продует тут к черту бока! — досадливо вдруг добавил он, ежась от ветра. — Идем-ка в барак.

Проводив Варакина до двери, Волжак пустился к Баграмову.

— Иваныч, да что же такое?! К нам палача поместили! Неужто нельзя его к ноготку, как поганую вошь?! — напористо окал Волжак.

Лешка Любавин держал в руках только что полученное заявление Морковенко. Бывший «пан комендант» изложил на этом листе всю свою биографию: после того, как перешел добровольно в плен и служил комендантом вооруженной полиции в Зеленом лагере, он командовал карательным батальоном в лесах Белоруссии и за это имел награды. Во время его служебной командировки в Минск больше половины его батальона перешло на сторону партизан. Тогда фашисты его упекли снова в лагерь военнопленных и послали в Шварцштейн переводчиком. Теперь, оказавшись больным, он попал в ТБЦ. Морковенко писал, что здесь, в лазарете, он обнаружил опасных преступников, которых возглавляет доктор Варакин, и умолял спасти его жизнь, доказывая, что по закону он должен быть не в лазарете военнопленных, а в спец-лазарете.

Лешка Любавин был в растерянности, — без Володьки Клыкова он не знал, к кому сунуться.

Озадаченный, в тяжелом раздумье, Лешка не заметил, как в комнатушку абвера зашел Мартенс.