Пропавшие наши сердца

Через два дня, когда к ним пришли из службы опеки, вещи ее уже были свалены в кучу перед домом. В ответ на вопросы Итан качал головой, а у Чижа внутри разверзлась пропасть. Нет, Итан не знает, где она сейчас. Нет, взглядов ее он не разделяет, ни в коей мере. Сказать по правде, совсем наоборот. Нет, положа руку на сердце, ему не жаль. Он жил с ней ради ребенка, но всякому терпению есть предел, верно? Ну… скажем так, он рад, что она не будет больше влиять на сына. Да, именно так. Скатертью дорожка.

Ее книги? Исключено. Крамола и мусор. Он все отправил в костер.

Автобус до Филадельфии, шарф до самых глаз, темные очки. В кармане одиннадцать тысяч долларов – почти все их сбережения. Плана у нее не было, только надежда: кое-кто мог бы ей помочь, приютить на время, пока она решает, что делать дальше. Но вначале, перед этой передышкой, нужно исполнить долг, попросить прощения. Искупить вину. Съежившись в кресле, Маргарет надвинула вязаную шапочку на глаза, спрятала подбородок в воротник пальто. Загнала поглубже слезы. И стала смотреть, как за окном проносится серо-белой полосой шоссе. В соседнем кресле храпел усатый мужчина, и складки жира у него на шее подрагивали с каждым вдохом.

Предместье, где выросла Мэри Джонсон: опрятные зеленые газоны с цветущими кустарниками и вековыми дубами, чистенькие деревянные домики, старые, но недавно покрашенные. Дом Мэри ничем не выделялся среди прочих, ни намека на траур. Но Маргарет его тотчас узнала, она не раз видела его в выпусках новостей, всегда с задернутыми шторами – защита от камер, что круглосуточно маячили рядом. Теперь, спустя несколько месяцев, здесь воцарилось хотя бы подобие нормальной жизни: в одном из соседних дворов с хриплым воем надрывалась воздуходувка, возле дома напротив старушка в цветастых садовых перчатках с учительской скрупулезностью обрезала хризантему. Дом Мэри выглядел нежилым, лишь машина на подъездной дорожке да тонкая щелка между занавесками, пропускавшая полуденный свет, выдавали, что в доме кто-то есть.

В детстве Мэри, наверное, здесь играла. Может быть, училась делать «колесо» на лужайке, чертила мелом классики на тротуаре. Может быть, знойными летними днями бегала к уличной поливалке, уворачивалась от струи, а потом, осмелев, подставлялась под нее. Маргарет видела ее в воображении, слышала ее визг – звонкий, словно колокольчик, совсем как у Чижа. Лямки рюкзака врезались в плечи, оставляя широкие красные полосы. Маргарет позвонила в дверь.

Открыла женщина старше Маргарет лет на десять – а Маргарет показалось, на целую жизнь. Лицо еще молодое, но в манере держаться усталость и тяжеловесность, будто на нее взвалили непосильную ношу. Из-за ее спины выглядывал муж – широкоплечий, сутулый, в очках на кончике носа, с газетой в руках.

Миссис Джонсон, мистер Джонсон, обратилась к ним Маргарет. Я пришла из-за Мэри.

И тут все выплеснулось бессвязным потоком: извинения и скорбь, признания, мольбы, раскаяние. Ее стихи, намерения, ужас и боль после гибели Мэри. Я не хотела, повторяла она. Я и представить не могла. Не ожидала. И, услышав свои же слова, поняла, что совершила ошибку. Того, в чем она отчаянно нуждалась, – утешения, успокоения, отпущения грехов – нельзя было требовать у этих людей, нельзя было ожидать от них.

Меня преследуют, невольно вырвалось у нее. Жалобно, почти с мольбой, голос звенел от страха. Во всем винят меня. И поделом мне.

Родители Мэри безучастно застыли перед нею на пороге. Вот сосед выключил воздуходувку, и наступила тишина. Маргарет так и стояла на крыльце; не подумав, без предисловий она выложила все этим людям, потерявшим дочь. Это безнадежно, и она безнадежно глупа – разве такое могут простить?

Мне так жаль, выдавила она наконец и собралась уходить.

Зачем вы сюда пришли? – спросил отец Мэри. Сложил пополам газету, без гнева, спокойно, как будто начитался новостей на всю оставшуюся жизнь и никогда больше не возьмет ее в руки. Посмотрел на Маргарет в упор, не дрогнув – страх ему был теперь неведом. Ждете от нас каких-то слов? – спросил он. Нашей девочки больше нет, а вы сюда заявились – и чего хотите? Чтобы мы вас пожалели?

Говорил он тихо, как разговаривают в библиотеке, но лучше бы кричал, было бы не так страшно.

Вообразили, что все о ней знаете? – продолжал он. Всем им кажется, будто она им как родная. Все теперь думают, будто знают ее. Нацепили значки с лицом моей дочери, а самим дела до нее нет. Творят что хотят, прикрываясь ее именем. Для них она лишь лозунг. Ничего-то они о ней не знают, и вы ничего о ней не знаете.

Вокруг не умолкали звуки городской окраины – неторопливый шорох шин, карканье взлетевшей вороны, далекий собачий лай. Как всегда, и не подумаешь, что в мире кого-то не хватает.

Нечего тут сказать, заключил отец Мэри.

И отступил в полумрак, вглубь дома.