Пропавшие в Эдеме

Я поражен, что он об этом напоминает, но… Да, помню. Я ехал домой после ночной смены, смена выдалась тяжелая, я не смог сомкнуть глаза даже на несколько минут. И тут зазвонил телефон. Звонил Асаф. Попросил, чтобы я приехал забрать его. Солнышко, это пять часов езды, а я после ночной смены, что случилось, спросил я. Он рассказал мне, что случилось. И я подумал: мерзавцы. И еще: человек по природе своей порочен с детства[104]. И на светофоре я развернулся на 180 градусов и поехал в Эйлат. Экспрессом. Без остановок. Кроме одной – мне нужно было заправиться кофе. И меньше чем за четыре часа я добрался до большой парковки, где стояли несколько пустых автобусов и еще один, в котором сидели ребенок с учителем. Я подписал учителю какую-то бумагу, и мы поехали домой. А по дороге Асаф сказал мне: спасибо, что приехал, а я ответил: как было не приехать, Асафи. А он сказал: я позвонил тебе, потому что знал – мама скажет, чтобы я разбирался сам. А я ответил: взрослым тоже трудно разобраться, когда их сильно обижают. Он сказал: вам пора открыть мне правду. Какую из них, попытался я отшутиться. Но его лицо стало еще серьезнее, и он сказал: что я приемный. С чего это, вскрикнул я. Ты наш ребенок. Я присутствовал при твоем рождении. Тогда почему у вас с мамой и Яэлой – его голос дрогнул – получается все, что вы делаете, а у меня провал за провалом?

– Конечно помню, – говорю я ему сейчас. И спрашиваю себя: он хочет попросить, чтобы я приехал забрать его из Монреаля?

А он вместо этого говорит:

– Быть родителем – это целое дело. Уголовное.

– Но…

– Представь, что у меня родится такой же ребенок, как я.

– Ты не…

– Я не уверен, что готов к такому самопожертвованию, понимаешь?

– Я…

– И может, никогда и не буду готов. Может, это просто не для меня.

– Будет день – будет пища.

– «Будет день – будет пища»! Вау, папа, как долго я не слышал этого выражения.

– Что уж тут поделаешь, сынок, твой папа – ископаемое.

* * *

Потом он дал мне послушать новые записи своей группы, «The Immigrants». Я не любил джаз, пока Асаф не стал его играть. В этой музыке мне все казалось слишком случайным, безответственным. Но благодаря Асафу я научился ценить свободу, которую дает этот стиль – и музыканту, и слушателю, а несколько лет назад, когда мы пригласили в гости сотрудников отделения, я даже поставил диск его группы, и мне было очень приятно, когда меня спрашивали: чья это музыка – такая прекрасная?

И сейчас я похвалил его игру, которая со временем все больше избавляется от манерности, а он поблагодарил и сказал, что ему пора, потому что вот-вот придет Сара.

Я пожелал ему удачи, выключил ноутбук и подумал: а почему «удачи»? Какое неуклюжее пожелание. И сказал себе: вы полчаса разговаривали – а ты не рассказал ему ничего: ни о Лиат, ни о ее жалобе, ни о генетическом анализе, ни о мучительных размышлениях, сообщать ли комиссии о его результатах, – а потом я осекся и подумал: да как вообще можно рассказать такое своему ребенку?

* * *

Ночью с воскресенья на понедельник мне не удалось уснуть. Вообще, с тех пор как Нива не со мной, мне стало трудно засыпать. Минимум дважды в неделю меня мучает бессонница – и тогда я читаю статьи. Или смотрю по телевизору повтор фестиваля рассказчиков и пытаюсь разглядеть в зрительном зале театра в Гиватаиме[105] знакомые лица. Подогреваю себе стакан молока. Иду к аптечке, чтобы принять таблетку снотворного. Но решаю не принимать, боясь, что привыкну. Смотрю в зеркало – и вижу там Шломо, моего брата-близнеца, каким бы он был, если бы не умер. Возвращаюсь в постель. Пытаюсь заснуть на той стороне, где спала Нива. Возвращаюсь на свою. Засыпаю – и мне снится мой постоянный короткий кошмар: центральная улица города, Суэц встречает меня шквальным огнем, я ищу укрытие – и не нахожу, ищу укрытие – и не нахожу. Просыпаюсь. И безуспешно ищу Ниву, чтобы она сказала мне, что все будет хорошо. И думаю: вот бы у нее была сестра-близнец. Живое напоминание. Встаю, чтобы подогреть еще один стакан молока. Вижу предыдущий, грязный, на комоде в гостиной. И думаю: у Нивы такого бы не было. И еще: это неизлечимо, моя тоска по ней. Неизлечимо. Включаю свой телефон и перечитываю нашу старую переписку с ней.

Большинство сообщений – деловые. Забери то. Купи еще это. В холодильнике есть то и то. Но иногда, как кроха золота, между всем этим блестит какое-нибудь «Ашер-Чего-Я-Ужасался». Или даже «любимый».

* * *

Пока я не заменил подписку на бумажную газету «Гаарец» подпиской на их сайт, конец ночи у меня знаменовали тарахтение мотоцикла и звук, с которым свернутая в рулон газета касалась двери. Но утром этого понедельника меня поднял стук в дверь.

По пути из спальни к входной двери я успел представить себе, что там стоит Лиат со стетоскопом в руке. И успел испугаться более вероятного варианта – что там стоит не Лиат, а ее мать, уже занеся руку, чтобы дать мне пощечину, как только я открою дверь.

Но за дверью стоял мужчина.

Он держал в руках огромный поднос, на котором лежали разные сладости.