Пропавшие в Эдеме

– Мы ни за что не сдадимся, – ответила она. Твердо. Но в то же время слегка нетерпеливо. Потому что ей уже хотелось проститься. Пойти общаться с ровесницами.

– Не забудь, в маленьком отсеке бутерброды, – сказала я.

– Не забуду.

– И поговори с братом.

– Конечно, – сказала она.

Она вышла из машины. Открыла багажник. Достала свой баул. Взвалила его на плечо и пошла к станции, высокая и красивая, как ее папа, и ни разу не обернулась.

Февраль 2018 г.

Стыдно признаться, но в конце концов мы просто опустили руки. Сколько можно рассматривать одни и те же альбомы и перечитывать рассказы, которые ты уже знаешь наизусть, ездить по каким-то мутным следам в детскую игровую комнату в Большом торговом центре в Хайфе, в винодельню в Кфар-Виткин[148], на пляж Гааш[149], в лес Бен Шемен[150], на Масаду[151], к Дельфиньему рифу?[152] Да, до Эйлата мы тоже добрались.

Как-то раз в субботу Ори сказала мне:

– Мамочка, у меня в армии была тяжелая неделя. Какой-то лузер из ремонтной части угнал БТР и пытался свалить на нем домой. Ничего, если в этот раз мы не… будем искать папу? Может, займемся чем-нибудь другим?

– Чем, например? – спросила я, стараясь скрыть облегчение.

– Не знаю. Может… моя подружка была на одном мастер-классе, называется «Ритм сердца».

– Духовные практики – это папино, не мое.

– Нет, ну мам, там лишь все садятся в круг и барабанят. Если я правильно поняла, идея в том, что игра на барабане помогает вернуться к своему внутреннему ритму, если ты с него почему-то сбился.

– Хорошо.

– Что – хорошо?

– По-моему, это чушь, Орики, но давай попробуем.

На следующий день мы пошли на мастер-класс. И стучали в большие барабаны, которые раздал ведущий. Мне ни секунды не казалось, что это «помогает мне вернуться к моему внутреннему ритму». Мне казалось, вообще нет шансов, что я вернусь к своему внутреннему ритму, пока не узнаю, что случилось с Офером и пока Матан не начнет снова со мной разговаривать. Но ведущий мне понравился: этакий викинг с длинными волосами, собранными в хвостик, в футболке с прорезями на плечах, с немного грустными глазами. Было видно, что этот мастер-класс ему нужен не меньше, чем нам, и я получила удовольствие – незамысловатое удовольствие от прикосновения ладони к натянутой коже барабана, от математического расчета в такте, от редких мгновений, когда всем людям в круге удавалось поймать один и тот же ритм – я даже впервые за долгое время почувствовала себя частью чего-то большего… Удовольствие от тех редких мгновений, когда мне удавалось увлечься барабаном настолько, чтобы отогнать свои навязчивые мысли…

А больше всего я радовалась тому, что моя Ори была в восторге. Она встала и начала танцевать вместе с барабаном. Высоко заносила ладони и опускала их на натянутую кожу, как будто она Шломо Бар[153].

После мастер-класса я почувствовала, что не могу просто вернуться домой, что все мое тело наполняется желанием, которое некуда направить, – и мы пошли пить. Точнее, я пила, а Ори потом вела машину.

Это стало традицией. Каждый вечер субботы мы шли барабанить с грустным викингом Омри на крыше во Флорентине, а потом отправлялись в ближайший бар. И каждый раз к Ори подходили парни, чтобы познакомиться, а она всех посылала и потом объясняла мне, что «пока не готова». Один раз познакомиться попытались со мной – мужчина в возрасте, со шрамом на щеке, как у преступника. Я сказала ему то, что говорила Ори: я пока не готова. И всю дорогу домой мы с Ори смеялись: как загадочно звучит эта фраза. Готова – к чему, черт возьми? Но хотя мы смеялись, мы точно знали к чему. И как бы то ни было, мы приняли негласное решение прекратить поиски Офера.

И вдруг – в субботу, пока Ори еще спала, – мне позвонили из интерната. Дежурный воспитатель пытался говорить спокойно, но его голос выдавал сильное напряжение:

– Ваш сын.

Его везут в больницу.

Выпрыгнул из окна.

Третий этаж.

Я разбудила Ори, мы помчались в больницу. Поначалу я вела, потом чуть не проехала перекресток на красный свет, затормозив в последний момент, – и Ори предложила меня сменить, я согласилась, признав, что еще чуть-чуть – и я устрою аварию. Всю дорогу я ругала – и про себя, и вслух, на иврите и по-испански – директора интерната, сукиного сына, который убедил меня дать Матану личное пространство и гордиться моим птенцом, который расправляет крылья. Расправляет, твою мать, крылья. Расправляет – и прыгает из окна.

В приемном отделении нам сообщили, что Матана перевели в терапию. Четвертый этаж. Мы рванули к лифту, но тут Ори сообразила, что нам не сказали, которое из терапевтических отделений, и мы помчались обратно в приемное выяснять. В восьмом терапевтическом нас встретил доктор Каро. Я порадовалась, что у нас не какой-нибудь молоденький врач. Разве можно доверять врачу моложе тебя?

– Хорошая новость, госпожа Раз, заключается в том, – сказал доктор Каро, – что жизнь вашего мальчика вне опасности. У него серьезные травмы, мы еще проверяем, не повреждены ли внутренние органы, хотя вероятность этого невысока…