Пропавшие в Эдеме

Как в возрасте примерно двух лет мальчик с соской выделывал акробатические трюки на детской площадке, и другим мамам сначала было страшно смотреть, а потом они хлопали ему. Как лет в шесть мы с ним, мальчиком с челочкой, поехали на кружок капоэйры, а по радио передавали песню «До завтра» Эвьятара Баная, и, когда я остановилась на светофоре и посмотрела на него в зеркало, он сказал: «Мама, от этой песни у меня сердечный подступ». Как в прыщавые одиннадцать он неделю со мной не разговаривал, потому что увидел, что я заглянула в его дневник. Как в еще более прыщавые тринадцать он убежал из школы и сказал, что больше в эту тюрьму не вернется. Как в четырнадцать, когда у него уже были красивые плечи, он начал волонтерить в фонде Офера и взял на себя общение, очно и по телефону, с ровесниками, которые хотели уйти из религиозных общин. Как в пятнадцать, когда у него ломался голос, как-то раз в четверг объявил, что ужин в пятницу вечером приготовит он, и приготовил целое мексиканское меню, в том числе такос, черную фасоль, чили кон карне и безалкогольные коктейли. Как в шестнадцать, с разбитым сердцем (ветреная Гили Галили изменила ему с его лучшим другом), он под влиянием «Форреста Гампа» (мы смотрели этот фильм всей семьей так много раз, что во время просмотра стали себя вести как на «Шоу ужасов Рокки Хоррора»)[154] решил бегать – и действительно стал бегать. Правда, через несколько километров он обычно переходил на шаг, но, к нашему изумлению, не бросил это занятие. Даже отрастил бородку – как Форрест. Иногда оставался ночевать у всяких молодых людей, ушедших из религиозных общин, с которыми познакомился в фонде. Однажды за две недели добежал до Эйн Ягав[155] (это в Араве), позвонил нам и сказал: все, цель достигнута, ноги болят больше, чем сердце.

Если Матан придет в сознание, я не дам ему забыть, кто он, пообещала я себе, как девочка, которая заключает договор с Богом. Но когда Матан открыл глаза, он крепко схватил меня за руку и сказал абсолютно ясным голосом:

– Мам, я хочу домой.

Только через четыре дня после выписки мы сели поговорить. Поначалу Матан запирался в комнате (какая Ори молодец, что предупредила меня, чтобы я не трогала его вещи: если он захочет вернуться, то пусть почувствует, как ему тут рады). Потом он стал выходить на кухню, готовить себе салат. Лакомиться халвой, которую я специально покупала, чтобы сделать ему приятное (а еще покупала маленькое мороженое, артишоки и ананас). На четвертый день я вышла на балкон покурить – и через несколько минут он тоже вышел и сел по другую сторону стола, который сделал Офер. Можно? – показал он на пачку. Я протянула ему и удержалась от вопроса «ты давно куришь?». Он вытащил сигарету. Зажег. Мы вместе смотрели на то, что видно с балкона: точно такие же дома, как и наш. Потом он сказал:

– Тебе идет стрижка.

– У меня выбора не было. Волосы совсем потеряли форму.

И тут он сказал: послушай. И долго молчал. Так долго, что я испугалась: вдруг вот сейчас, с небольшим опозданием, и проявился необратимый вред мыслительным способностям…

Наконец он сказал:

– Мам, у меня был один момент. Когда я поймал трип.

Я чуть было не спросила: «В смысле, когда ты думал, что ты дельфин, и выпрыгнул с третьего этажа на тротуар?»

Я выдохнула дым. Повернулась к нему вполоборота – показать, что слушаю.

– Я вдруг смог разговаривать с Богом.

Только не это, подумала я.

– Не с тем Богом, что у религиозных, – поспешил он меня успокоить. – Не с таким, у которого всякие заповеди и законы и которому нужно молиться.

– А есть другой Бог?

– Конечно. Внутренний Бог. Который внутри. Который все знает.

– И что он сказал тебе, внутренний Бог? – спросила я. Стараясь, чтобы мои слова не звучали цинично.

– Не будь циником, мам.

– Я не циник.

Матан раздавил в пепельнице окурок и только потом развернулся ко мне всем телом.

– Я плохо обошелся с тобой, мам, – сказал он.

– Ты про нож? – уточнила я. – Понимаю. Мы все были на нервах, да и до сих пор тоже.

– Нет, не в том дело, мам. Я о другом, – сказал он, и голос его сломался.

И только тут я поняла, что он собирается открыть мне секрет. Что, может быть, все это время нас разделял некий секрет.

– Я совершил ошибку, – признался он.

И сердце уже стало мне подсказывать.

– По пятницам мы с папой всегда ездим за покупками, да?

– Да.

– Так вот, в ту пятницу, за день до того, как он… зашел на плантацию, я остановил его, когда он выходил из машины. И рассказал ему. Про этого Дана.

– Понятно.

– Не спрашивай, как я узнал о нем.

– Не буду.

– И что странно, он вообще не удивился.

– Вау.