Пропавшие в Эдеме

– Слава Богу, – сказала я. – Слава Богу. Какое облегчение.

А доктор Каро, который все больше напоминал мне моего папу, помрачнел и сказал:

– Но есть и то, что нас тревожит: в его крови обнаружены глутамат и аспартат в большом количестве. Это характерно для тех, кто употребляет кетамин.

– Кетамин?

– Это наркотик, очень популярный на вечеринках, мама…

– Вы уверены, доктор Каро? Дело в том, что Матан…

– Вам будет о чем поговорить, когда он проснется.

– Что значит «когда он проснется»? Он в коме?!

– Он не в коме, но под воздействием очень сильного наркотика.

– А через какое время это воздействие должно закончиться?

– Надеюсь, что через несколько часов.

Мы с Ори сидели у койки Матана и надеялись.

У него отросли волосы. И появилась французская бородка. Лицо стало чуть полнее.

И вся тоска, которую я держала в себе все эти месяцы, – тоска из-за того, что он не хотел меня видеть, – прорвалась наружу, как гейзер.

На хрен эти «личные пространства». Больше личного пространства не будет.

Я наклонилась и поцеловала его в лоб. От его волос исходил такой же запах, что был у его папы. Самый лучший в мире запах.

– Сынок, – сказала я беззвучно. – Сынок.

Ори, видимо, поняла, что чувства у меня бьют через край, потому что одной рукой взяла меня за руку, а другой стала искать информацию об этом кетамине и положила телефон между нами, чтобы мне тоже было видно: изначально – средство для усыпления лошадей. Оказывает диссоциативное действие. Тот, кто принимает его, уходит в отрыв от реальности. Не осознает своих поступков. Переоценивает свои возможности. То есть думает, что способен на все. В ряде случаев пациенты не помнили, что с ними происходило. Ходили и говорили как во сне. Пробуждение медленное, постепенное. Вред мыслительным способностям может оказаться необратимым.

Чем дальше я читала, тем больше оседала в кресле. На одном сайте было написано, что тот, кто принимал кетамин, может проснуться и не помнить себя. От этого у меня по хребту, от головы до копчика, пробежал озноб – в ожидании катастрофы.

Я вышла покурить.

Ори вышла за мной и попросила сигарету.

– Ты давно куришь? – удивилась я.

– Только что начала, – сказала она. И после первой же затяжки закашлялась. Я тут же вспомнила, что она девочка. Еще девочка.

– Не затягивайся, – посоветовала я. – Вдохни и тут же выдохни.

– О’кей, – согласилась она и вдохнула. Выдохнула. Закашлялась. Посмотрела на меня. – Я не знала, что Матан принимает наркотики, мам. Если бы знала, тут же рассказала тебе.

– Конечно, – ответила я. – Я так и думала.

– Я не выдержу, – сказала она. И снова закашлялась, на глазах у нее выступили слезы: – Если мы потеряем и его тоже.

– Мы не потеряем его, – отрезала я. И смяла окурок. Потому что почувствовала, что не хочу оставлять Матана одного слишком надолго. Ори тоже смяла сигарету. Мы вернулись к его койке.

Ори положила голову мне на плечо. Обессилев от слишком большого количества неизвестных.

Я погладила ее волосы и снова принялась винить себя. За то, что отпустила Матана в интернат. Не стала настаивать, чтобы по субботам он приезжал домой. Сделала Ори посредником между нами. Вела с ним разговоры в голове, а не в реальности. Ограничивалась тем, что дважды в неделю оставляла ему пакеты с пирожками у охранника, а не прорывалась через турникет на входе и не заходила в его комнату. Убеждала себя, что каждый из нас переживает исчезновение Офера по-своему и вот Матан решил тоже исчезнуть. Убеждала себя, что он в хороших руках. Ведь директор – друг Офера, и, если бы его что-нибудь встревожило, он бы точно сообщил мне.

Я приготовилась к тому, что Матан проснется, потеряв память, и мне придется напоминать ему, кто он такой.